Феномен переосмысления в дизайне Православия

Кризис веры является необходимой частью веры, его не надо избегать. Напротив, к нему нужно готовиться и правильно воспринимать. Чтобы принять что-то действительно новое, необходима перезагрузка, которая невозможна без кризиса. В дизайн православной традиции заложен феномен переосмысления. В этом её отличие от тоталитарных сект, для которых переосмысление невозможно, как пишет о том А.Л. Дворкин в своем толстом учебнике «Сектоведение». Люди, тоталитарно мыслящие (а такие есть и в православии), оказываются более стойкими, мужественными, терпящими, но не имеющие инструмента для переосмысления своей идентичности.

Когда пирожок подгорает

Я даю и такой образ. Пирожок, который жарится на сковородке, делает очень правильное дело, потому что он понимает, что таким образом он становится лучше. Однако в определённый момент его надо перевернуть на 180 градусов. Для пирожка это большое потрясение, потому что он никогда не переворачивался. Ему кажется, что правильным было бы продолжать то, что было правильным до сих пор – лежать на одной стороне, хотя правильным уже является противоположное действие. Переворот пирожка заложен в сам проект его обжарки, в проект его существования. Новоначальный христианин принимает веру с пылом, жаром, с энтузиазмом, с наивностью и преданностью. Он, естественно, желает сохранить эти настроения как можно дольше. И вот он уже как тот пирожок: подгорает, терпит, но не дает себе возможности переосмыслить то, что он называет верой.

Церковная мухоловка

В отличие от разнообразных методов психологии XX века, церковный инструментарий сводится к двум положениям. Первое – будь всегда верен делу Христа. Второе – если ты неверен, то ты грешник, а если уж совсем сомневаешься, то – большой грешник. Вот и всё! Как будто сомнение не может быть полезным. У Людвига Витгенштейна есть образ мухоловки: муха залетает в большую стеклянную банку через узкий проход – и обретает в банке большое пространство. И именно это пространство не позволяет ей потом найти вход, через который она вошла, не позволяет мухе вылететь обратно, если она того пожелает. Как правило, люди заходят в Церковь по одному какому-то узенькому входу: кто-то в грехах покаялся, кто-то радость во Христе обрёл, кто-то легкость, у кого-то осуществился прорыв в метафизику, т.е. человек понял, что он не просто сгусток материи. В православии человек обретает богатство образов, икон, праздников, традиций, языка, огромное количество элементов и идентификаций. Со всем этим человек породняется! И здесь мы переходим от мухи Витгенштейна к мухе Кроненберга. Дэвид Кроненберг, канадский кинорежиссер, снял в 1986 г. фильм «Муха». В нём главный герой живет и перемещается в капсуле вместе с мухой. Человеческое естество становится мушиным естеством, они породняются. Для начала это было очень прекрасно: человек стал активным, быстрым, сексуальным и так далее. Но потом это стало его тревожить.

Церковь как источник внутреннего конфликта

Воцерковляющийся человек на начальных этапах впитывает в себя все, как губка: и предания старцев, и чудеса XX века, и ИНН, и Библию, и сказания непризнанных пророков. Со временем все это начинает внутри человека прорастать и рождать определенный и совершенно естественный внутренний конфликт, который призван выстраивать внутреннюю градацию и внутреннюю цензуру. Нельзя выйти из этого конфликта, просто отбросив какой-элемент как ненужный. Тем более нельзя отбрасывать церковность, которая этот конфликт и порождает. Да ее и невозможно теперь отбросить, потому что Церковь воспринимается верующим не просто как контора по оказанию услуг, но как некое лицо Бога, как Его репрезентация. И здесь человек сталкивается с противоречием: Церковь, к которой он обращался за успокоением и гармонией, становится источником внутреннего конфликта. Сама церковная организация приносит человеку травму. Что же делать в этой ситуации?

Православное шаманское камлание

Часто христиане, особенно священники, испытывая кризис, находятся в таком давлении ответственности, что запрещают себе производить какую-то внутреннюю работу. Они походят на шамана с бубном, который камлает и камлает до того, что не чувствует своих ног. Он камлает то, что нужно камлать, говорит то, что нужно говорить: лишь бы не позволять себе кризис веры. Часто человек, запрещающий себе проживать кризис, переносит его на окружающих. Он выплескивает внутрь семьи негатив, эту обиду на самого себя или на ту ситуацию, в которую он попадает. Это относится как к мирянам, так и ко священникам. Священники чаще попадают в подобную ситуацию, потому что они находятся в более строгих условиях. Более того, я бы сказал, в тоталитарных условиях, потому что им не с кем поговорить: диалога между священниками практически не существует. Обсуждение каких-то тем или трудностей так, чтобы это было безопасно, тоже не существует, к сожалению. И я надеюсь, что когда-то будет существовать.

Декомпозиция веры

Главная задача человека, который находится в кризисе веры – это декомпозиция веры. Наша вера представляется нам как нечто цельное и большое, монолитное. Мы говорим: я верую в Бога, я верую во Христа. И по этой формуле кажется, что вера – это нечто одно большое, ну или маленькое, как горчичное зерно – главное, что она односоставная. На самом деле, в вере очень много компонентов. В начале духовного пути человека компонентов было мало, но потом их становится всё больше. Возможна ли вера без согласия с чудотворениями старцев? Можно ли не верить в житие Василия Нового и мытарства Феодоры? Возможна ли вера без Благодатного Огня или без страха перед Антихристом? Можно ли верить без ожидания пришествия Христова? Это все компоненты веры: они кажутся ненавязчивыми, люди их бессознательно выталкивают. Однако, более осознанные христиане, более внимательные к себе, начинают понимать, что приходится выбирать между, как говорится, папой и мамой: «кого ты больше любишь?». А это вопрос чрезвычайно травматичный. Мы не можем сказать, согласны ли мы со всеми словами Христа или не со всеми. Но когда нас просят выбрать, какое из Его слов правильное, а какое нет, мы отказываемся от анализа. Мы не можем сказать, что благодатность иерархии ставим под сомнение. Но когда нас просят высказать, каким образом благодатность обеспечивается со стопроцентной вероятностью, мы тоже испытываем некоторой трудности. И вот наша вера оказывается многокомпонентной. Здесь можно вспомнить притчу Христа о доме, построенном на песке. И этот дом не устоит, потому что песок – это множество мелких компонентов, и когда они разъезжаются, то и весь дом разваливается. Наша задача – разобрать тысячи компонентов, из которых состоит наша вера, декомпозировать ее. Разобрать веру, как разбирают автомобиль, убрать компонент, который доставляет нам неприятности, или переставить его на его родное место. Когда я провожу терапию, то ничего не уничтожаю. Оставляю абсолютно всё! Мы с клиентом только меняем местоположение компонента в системе ценностей так, чтобы компонент не доставлял дискомфорт, чтобы он не выталкивал человека из его веры во Христа.

Замечательные батюшки и церковная структура

Итак, декомпозиция – это первое (и самое важное), о чём бы я хотел сказать. Теперь обратимся к новостям из СМИ. Архимандрит Андрей Конанос снял с себя сан, отец Андрей Федосов перестал быть священником. Существует ещё ряд замечательных батюшек, например, тот же отец Александр Усатов, которые вышли из церковной структуры. Есть всевозможные телеграм-каналы, посвящённые церковности, сайт Ахилла, блог Kalakazo в Живом Журнале или блог диакона Андрея Кураева. Все они болезнуют о церковной структуре, церкви как организации. Пусть они 100 раз неправы – это сейчас неважно. Сергей Фудель писал, что у Церкви есть какая-то тёмная сторона, темная тень Церкви. Но это все романтика: дело не в тени, а в самой структуре. Вот она и доставляет беспокойство, будучи репрезентацией Христа, но… она от Христа до некоторой степени неотделима. Что же делать, скажете вы? Кланяться в ножки попу, который совершенно часто не вызывает ни грамма уважения? Или же послать этого попа на те буквы, которые никак не складываются в устах приличного человека? И то и другое – это слишком большие и резкие шаги. Лучше провести деконструкцию: отделить Церковь как репрезентативный орган от веры как интимном переживании человека. И теперь я предлагаю принять Церковь!

Не надо связывать финансы с верой во Христа

Многих смущает, что Церковь связана с деньгами, Церковь зарабатывает на прихожанах. Но ведь мы живём в мире, где все на всех зарабатывают. Та же музыкальная индустрия, к примеру. Ведь вы имеете возможность слушать музыкальные шедевры Генделя, Баха, Вивальди только потому, что кто-то на этом зарабатывает. Существуют картинные галереи и все они основаны на финансовой выгоде. Существует организация, которая презентует веру и она тоже хочет получать свой доход. Церковь – это тоже организация, без которой мы бы не узнали о Христе. Или, возможно, узнали, но в гораздо меньшей степени. Люди делают деньги на женской красоте, на красоте человеческого голоса, на футболе… И не надо их в этом винить. Я не говорю о том, что в Церкви все упирается в финансы – в ней очень много хороших людей, готовых жертвовать своей жизнью ради веры. Но функционально оно выглядит именно так: вера во Христа создаёт некоторые продукты, которые можно продавать. И Спаситель в этом не виноват и, возможно, по-Своему этой ситуации благодарен. Не надо связывать финансы с верой во Христа. Вера – это некоторое глубокое интимное переживание Бога, которая имеет свою личную историю. Вот почему время от времени в этом интимном общении с Богом оказываются лишними и богословие, и Библия, и Церковь как организация, и священники как советники и посредники, и другие христиане как соратники. На каких-то этапах всё это оказывается ненужным, а потом может оказаться и нужным.

Богословие – это детский рисунок

Для многих богословие является банановой шкуркой, на которой люди поскальзываются. Они говорят: «У меня кризис веры! Я понял, что не было никакого вознесения Божьей Матери, не бывал апостол Андрей в Киевских горах; оказывается, в Евангелии от Марка есть дописка и т. д. Очень много таких вещей можно встретить у Барта Эрмана или у того же Александра Усатова. Если вы почитаете философов, то обнаружите, что в теологии тоже очень много таких подозрительных мест. Теология в некотором смысле презентует нам Христа. Неправильная теология – и мы кричим: «Ужас! Ужас!». Теология ведь должна быть правильной! А я говорю вам: не путайте теологию с идеологией. Теология – это детский рисунок (я написал об этом небольшую заметку на моей страничке в Фейсбук). Любящий ребенок нарисовал картину «Папа» и подарил родителю. И этот рисунок драгоценнее, чем любая фотография профессионала. Богословие – это всегда детский рисунок, даже то богословие, которое умнее всяких еретических богословий, например, православное. Само православие устами апофатиков говорит о богословии как о детском рисунке. Часто богословие похоже на шахматную игру, в которой побеждает более хитрый, более интеллектуальный. Или можно сравнить богословие со складыванием кубиков, которые в любом случае не похожи на Бога. По крайней мере, они не должны быть похожи, потому что, если вдруг станут похожи, то такого Бога действительно можно будет отвергнуть. Есть ряд богословских вещей, которые вызывают удивление, например, что жертва Сына приносится Отцу, или же – Святой Троице. Ценность таких тезисов в том, что они не верны. Их ценность в том, что они — всего лишь детский рисунок. Вот что говорит об этом Иоанн Златоуст: «Природа рассудочных доводов подобна некоему лабиринту и сетям, нигде не имеет конца и не позволяет мысли утвердиться на твердом основании». Это Златоуст писал против аномеев, которые, естественно, были не правы. Однако, копая под аномеев, святитель глубоко подкопал саму природу рассудочных доводов. И здесь мы можем успокоиться и сказать: «Слава Богу!», ведь богословие не должно быть правильным – оно должно быть любвеобильным, дышать любовью ко Христу. Возможно, сегодня мы не чувствуем любви святых отцов, которые создавали наше богословие. Однако непонимание чужой любви не может говорить нам об отсутствии Бога или о Его искаженности. Вот Григорий Нисский пишет против Евномия: «Всякое суждение о Боге – это видимость, лживое подобие, идол; правды же о Самом Боге не открывает». В том же духе говорит Василий Великий: «описывать словом Божественное – дерзко, потому что и мысль далеко не досязает достоинства предмета, а опять и слово не ясно изображает представляемое мыслию. А поэтому, если и мысль наша во многом ниже великости предмета, а слова ниже и самой мысли, то как же не быть необходимым молчанию, чтобы иначе и это чудо богословия не оказалось у нас близким к опасности от низости речений?». Смысл вышеприведённых цитат в том, что человеческая мысль примитивна. Слово, которое выражает мысль, ещё примитивнее. А то, как мы сможем договориться вместе о том, чтобы наши слова стали всенародными, это будет ещё примитивнее: окажется правильным, но примитивным! Людей пугает в теологии то, что она иногда кажется неправильной – и она действительно неправильная! Это нормально – так и должно быть. Необходимо снять напряжение правильности.

Стать спокойно верующим

Следующий компонент веры – это эмоциональность. В Апокалипсисе есть такое обвинение: «знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Откр. 3,15-16). Извините, я не могу быть постоянно горячим! Не бывает неофитства на 20 или 40 лет – здесь я не согласен с речением Господа Иисуса Христа. Со временем человек меняет стиль своего общения с Богом. Первая пора горячности проходит и человеку остаётся чувство вины, что он уже не тот, который был тогда. Да, мы уже не так горячо читаем акафисты, не так горячо читаем подготовку к Причастию, а может, и вообще не читаем. Но ведь это нормально, что я не собираюсь быть прежним: сегодня делаю так, а завтра иначе. Я бы рекомендовал людям пунктирную молитву, которая снимает эмоциональное напряжение. Да, у меня не хватает перед Богом эмоций покаяния, иногда не хватает вообще никаких эмоций. Так бывает и не надо себя за это винить. Иногда нам нечего сказать родной матери или отцу, брату или другу: нет эмоций, каких-то поздравительных настроений. И это нормально, потому что так работает наша психика: мы не можем себе идеологически приказывать быть вечно радостными. Люди устают, да и по-разному они могут радоваться. Можно кричать: «Христос в тебе! Я вижу тебя!» и так далее. А можно просто быть довольным тем, что сегодня Бог даровал нам такую погоду. Можно тихо воспринимать благословение на этот день, который даёт нам Господь. Да, это будет сильно контрастировать с нашим вечерними и утренними молитвами, которые понуждают нас испытывать потрясающе глубокое покаяние. Но не надо себя за это винить, потому что идеальная картина (духовной жизни) она стоит, а жизнь она идёт. И может быть в жизни нужно сделать такой круг, когда бесчувствие является тем, что доктор прописал. Надо успокоиться! Успокоиться в том числе в своей вере – стать спокойно верующим, спокойно кающимся, нормально воспринимающим свою греховность, свою порядочность и святость.

Разбить сотериологический счетчик

Ещё один компонент веры, который нужно декомпозировать – это сотериологический счётчик. Православное измерение жизни таково, что каждое действие человека пересчитывается в определенные бонусы со знаком плюс или знаком минус. Вот идёт человек по улице – это знак минус, потому что он идёт и не молится или же никому не помогает. А если помогает, то это действие со знаком плюс. Сотериологическая концепция, пронизывающая каждый час, делает искусственным каждое действие. Человек угнетается тем, что каждый его шаг имеет сотериологическое значение. В конце концов, человек тяготеет к простым действиям: он хочет обнять другого, попить с ним кофе без того, чтобы в этом было прощение грехов или, напротив, нагнетание грехов. Мы хотим просто с кем-то посидеть, просто высказать свое негодование, которое не праведное и не грешное – оно вне этих категорий. Стремление к освобождению от сотреиологического счётчика часто приводит человека к безверию. Он её теряет, потому что не нашлось богослова, который скажет человеку: «счётчик – это действительно ужасно». Счётчик ведет себя, как Маша на спине у Медведя: Мишка идет, а за его плечами сидит Маша и говорит: «Высоко сижу – далеко гляжу! Не садись на пенёк и не ешь пирожок с мясом, потому что сейчас пост!».

Утерянная простота

И человека такая ситуация угнетает. Хотя на раннем этапе духовной жизни она, напротив, его радовала: христианин чувствовал на себе внимание Божье и Его заботу. А со временем начинает угнетать, потому что людям нужны необременённые действия – а их в православии нет. И мы должны порождать ситуацию, когда бы мы были с Богом, выполняя совершенно бессмысленные, ничего не значащие простые действия. Например, мы испекли пироги, принесли в храм и сказали: «вы знаете, у меня сегодня День Рождения – вам всё равно, а мне приятно: вот я вам пироги принесла». Это не хороший и не плохой поступок – просто тебе захотелось это сделать. И это не значит, что теперь все обязаны хлопать тебе в ладоши или печь пироги на свои Дни Рождения. Это простота и свобода, которая ничего не означает – она утеряна. Собеседник должен показать человеку эту простоту в православии. Видите, сотериологическое нагнетание – это не единственная возможность сотериологии. В своем докладе о сотериологии (https://youtu.be/yGLwCBfVBI4) я представляю сразу три модели сотериологии: три ситуации, которые могут быть православными. И если человеку дать другое измерение себя в Боге, он не уйдёт от Бога. Если же не дать, то он просто устанет от этой Маши, которая сидит сзади и все ему считает. Ты нагрубил жене: мало того, что у тебя испортилось настроение, так это ещё и грех. Ты в сердцах ударил ребёнка по попе слишком сильно: мало того, что ты плохой педагог – ты ещё и грешник. Это ужасно, мне кажется.

Камешек в обуви

Я хочу сказать, что компоненты, которые доставляют невероятные страдания внутри церковности, могут их не доставлять. Когда-то христианство ужасалось от теории Дарвина. Чарльз Дарвин потряс основу церковности, и многим казалось, что Церковь не сможет перепрыгнуть эту теорию, потому что теория эволюции обладает колоссальным эвристическим потенциалом: может объяснить всё (в этом, кстати, и большой недостаток данной теории). Но посмотрите, сегодня многие верующие нормально себя чувствуют, будучи эволюционистами или антиэволюционистами. В период моего священства Церковь прошла через очень многие вещи, через которые, казалось, невозможно пройти: непринятия ИНН, штрихкодов, проповедей отца Александра Меня… Сегодня А. Мень – один из кандидатов на канонизацию, а когда-то он был человеком, которого пинала почти каждая богословская собака православия. Так происходят изменения некоторых компонентов в Церкви. И мы, в свою очередь, можем менять компоненты местами. Мы можем справиться с любым компонентом, который, как камешек, попал в обувь и не даёт нам идти дальше. Необходимо осваивать нецерковные языковые категории, ведь, попадая в языковое поле церковности, мы попадаем в ловушку Витгенштейна: пользуемся церковным языковым категориальным аппаратом и не находим возможности выйти из этой ситуации. А в нецерковных категориях те же самые вещи будут выглядеть иначе, и мы сможем, оставаясь в вере, обойти эти вещи, которые в принципе невозможно обойти в рамках православного тезауруса. Некоторым мешает богословие, некоторым психология, кому-то обрядоверие или догматическое мышление; кого-то, наоборот, провоцируют либералы, обновленцы в Церкви – всё ужасно, люди теряют веру и справа и слева и это потому, что у них нет другого языка описания тех феноменов, которые они переживают.

Внутренняя мутация веры

Ваша проблема с кризисом веры может касаться совсем не веры, а того конгломерата компонентов, которые оказались в поле определения понятия «вера». Внутри категории могут быть свойства мухи, и эта муха прорастает в человеке. Происходит как бы внутренняя мутация, в человеке вызревают некоторые возмущения, и они делают человека жестким внутри себя.

Масоны, салтисоны, патисоны…

Есть батюшки, которые, чувствуя в себе кризис веры, находят выход в алармизме. Они говорят, что все ужасно, веры нет, от Христа отходит загнивающий Запад, загнивающий Восток… Они поднимают градус в себе и в своем окружении для того, чтобы на этой повышенной ноте можно было сохранить старые позиции под предлогом пожарной ситуации. По их логике, сейчас ничего нельзя менять, потому что вера в опасности: кругом масоны, салтисоны, патисоны… – и это все серьёзно. Однако, у большинства батюшек другая стратегия: их православие тает, как снежная баба весной, при вызовах современности. Женская нечистота? – запрещено, но в принципе, можно… Неверующие крестятся? – да, это плохо, но за ваши деньги… мы даже не спросим, как вас зовут… Вернее, спросим, чтобы записать, а потом забудем, как только поставим точку. Вот такие добрые батюшки! На самом деле, они либералисты страшные! Они не ценят историю Церкви, не хотят её знать, отворачиваются от неё как от детской травмы.

Некачественные церковные спикеры

Наше священство в целом добреет. Сейчас раздаются голоса, что и монашество уже свободно: сегодня принял, а завтра бросил (как «грехастка» в индуизме). Вот эти люди, не осознавшие и не пережившие кризис веры, они не качественные спикеры. Они делают вид, что православие всегда было таким либеральным. Другие же, наоборот, делают вид, что сейчас настанет конец, и мы все сгорим в огне. Эти два лагеря не осознали очень важного момента. А я осознал и я, как обычно, на белом коне.

Основные тезисы

• Феномен переосмысления веры заложен в дизайн православной традиции.
• Церковь может стать источником внутреннего конфликта.
• Кризис веры является необходимой частью веры, его не надо избегать.
• Декомпозиция веры — это первый шаг на пути выхода из кризиса.
• Необходимо отделить Церковь как репрезентативный орган от веры как интимном переживании человека.
• Не надо винить себя за отсутствие религиозных эмоций — учитесь быть спокойно верующими.
• Богословие — это неуклюжий детский рисунок.
• Нужно вырвать веру из репрессивного сотериологического контекста.
• Качественный церковный спикер тот, кто пережил кризис веры.

Признаться в прыщах легче, чем в кризисе веры

Сегодня мы продолжаем говорить о кризисе веры. В православии есть табу на кризис веры. Точнее, кризис всегда воспринимается как признак греховности или малодушия – человек не может позволить себе признаться в нём. Если у человека есть прыщи, подагра, грипп, он признаётся в этом и решает проблему. Однако кризис веры человек прячет до последнего от себя и от окружающих, и тем самым доводит ситуацию до кипения. Когда же проблему всё же приходится решать, то современное православие не может предложить нам никаких наработок и никаких выходов.

Линька Православием

Кризис веры включает в себя гаммы вопросов, и проблема в том, что на них нельзя ответить однозначно: да или нет. Мы, православные, привыкли к тому, что на наши жизненные вопросы должен ответить батюшка – и он, конечно же, отвечает. Но есть такие вопросы, ответы на которые нельзя получить в готовом виде. Эти вопросы нужно прорабатывать, ответам нужно сопротивляться, с таким вопрошанием нужно долго жить и как бы рожать в себе ответ. На нашем закрытом телеграм-канале общение происходит ежедневно. Здесь мы пытаемся не просто узнать «как правильно», а продумать/промыслить/посопротивляться ответам. Мы ведём себя как членистоногие во время их линьки. У кузнечиков или паучков происходит периодическое сбрасывание катикулы на разных фазах роста. Это достаточно сложный и болезненный процесс: насекомому приходится сбросить что-то родное, в чём оно выросло и себя с этим отождествляло. То же происходит с православным человеком, да и вообще с любым христианином. До некоторой степени человек отождествился с комплексами, которые составляют суть его веры; с элементами, которые и приводят его в итоге в тупик.

Церковная депривация

Чтобы избежать кризиса веры, многие люди просто от него убегают, пытаются избежать кризисной ситуации. Кризисная ситуация – это, например, когда православный читает наставления святых отцов и понимает, что они ему, мягко говоря, не подходят. Или, читая богословские труды, понимает, насколько сильно они оторваны от жизни. Признаться себе в этих пониманиях и есть кризис веры. Чтобы избежать кризиса, православные на определенном этапе перестают читать аскетические и богословские сочинения, не переставая при этом считать их самыми прекрасными, возвышенными и правильными. С точки зрения психологии, происходит дистанцирование от возможного травматического опыта. Люди не читают аскетическую литературу не потому, что они тупы или ленивы: где-то на интуитивном уровне они чувствуют, что их там ждёт травма от пустоты, разочарования, непонимания, депривации при чтении этих текстов. Депривация в данном случае – это когда ты не чувствуешь, зачем этот текст написан, не видишь в нём чего-то особенно священного, не понимаешь, что в нем, собственно, полезного.

Прописанная роль «плохого»

Одна из примитивных стратегий православия заключается в том, что человек говорит: «я плохой. И кризис веры у меня потому, что я плохой, очень плохой! Я плохой, потому что не вслушиваюсь в литургию, не вчитываюсь в молитвослов, не нахожу времени для богослужения». Но в православной аскетике «плохой» – это очень прописанная роль. Если ты плохой, значит, кайся и постись. Человек кается и постится, а ему это всё равно не помогает. Таким образом, человек становится в статус «я плохой, потому что не хочу думать и понимать, что я плохой». Замечательная форма защиты, как и нагнетания градуса!

Православные дальних колец Сатурна

Православные подобны кольцам Сатурна, состоящие из множества мелких (по космическим масштабам) льдин. Есть православные дальних колец – это захожане. Почему же они не подходят ближе? Потому что ближе их ждёт фрустрация, небольшая травма. Они будут получать по носу со стороны верующих через следующие фразы: «вы недостаточно благоговейны, вы ничего не понимаете, вы мало вчитываетесь в Священное Писание или Предание». И захожане предпочитают на интуитивном уровне держаться подальше. Их церковность – это посещение праздников, освящение куличей, яблок и меда. Подобных православных держит на дистанции не их тупость – зачастую, они очень умные и вдумчивые люди – а оборонительные действия от возможной травмы, от возможного кризиса.

Защитная истерика

В прошлый раз я говорил о намеренном нагнетании градуса веры как способе самозащиты от кризиса. В этой ситуации допустимо только исповедание. Люди исповедуют веру и уже в этом видят ценность. При этом у них присутствует страх заглянуть внутрь, в положительное содержание своей веры. Если кто-то указывает людям на болевые точки веры: «вы знаете, аскетика не работает, а православное богословие не выдерживает ни малейшей критики», то в качестве реакции, как правило, возникает защитная истерика. Она существует для того, чтобы диалог не состоялся, чтобы человек так и не узнал, что там имел ввиду этот паршивый Рубский. Человек хочет сказать: «Я знаю, там больно, и не надо мне про это говорить!». Они не хотят говорить, потому что и без меня знают эти вещи! Как в школьном синдроме: если низкорослый мальчик действительно считает себя таковым, то его задевают обзывачки одноклассников. Но если мальчика нормального роста обзывают низкорослым, он не будет на это реагировать. Когда православным говорят, что ваша аскетика пуста, они очень болезненно это воспринимают, и это означает, что они об этом знают, но не хотят получать травму от этого знания, поэтому предпочитают обходить. И те священники, которые им на это указывают, вызывают у них естественное раздражение. Они говорят: «Священник, ты должен утешать, прикрывать нашу боль, а ты ее усиливаешь! Ты предатель! Вместо того, чтобы залечить рану, ты ее раскрываешь и сыплешь туда соли!».

Камлания духовников епархий

Особое место в этой ситуации занимают так называемые духовники. В каждой епархии существуют духовники епархии. Духовники – прекрасные люди, которые испытывают на себе колоссальное давление ответственности. В православии роль священника очень прописана, а роль духовника очень прописана. Священник – он как шаман, который должен камлать, постоянно говорить одно и тоже: «любите Бога, кайтесь, причащайтесь – любите Бога, кайтесь, молитесь, поститесь». Если священник отходит вправо или влево, то обязательно вызывает нарекания со стороны прихожан, потому что священническое амплуа – очень прописанная вещь. А у духовника епархии всё ещё прописаннее. (К слову, я считаю, что духовник должен быть всегда неформальным авторитетом, стоящим вне системы. Если он включен в систему указом архиерея, то он тогда не может говорить что-то о системе, анализировать ее, потому что он сам внутри системы). Так вот, к духовнику приходит бедный священник, у которого возник большой религиозный кризис – и что говорит ему духовник? «Ты, брат, должен терпеть; ты, брат, должен покаяться», – вот так духовники камлают и на этом вся их деятельность исчерпывается. Если же духовник что-то скажет не из этого репертуара, то те же священники или миряне могут на него нажаловаться и он сам получит выговор. Духовник прекрасно понимает свою роль, он не хочет быть предателем, а потому говорит: «Да здравствует партия Иисуса Христа – сила народная!». Вот такая идеологическая компонента той веры, которую даровал нам Иисус.

Страшный путь переоценки

Когда люди находятся в духовном кризисе, то самый главный вопрос у них не про церковную иерархию, не про жадных попов, не про догматику и даже не про учение святых отцов. У них вопрос о своём личном духовном опыте, они спрашивают: «а что это было?». Начинается очень страшный путь переоценки и даже обесценивания своего собственного религиозного опыта. Это последняя черта религиозного кризиса и каждый понимает, что если человек сейчас обесценит то, что было на протяжении его последних 10 или 15 лет духовной жизни, то он скажет: «Что же это было? Может, я самому себе молился? Все эти утешения – мне показались? Может, я разговаривал со своим подсознанием, своей субличностью, молился идеальному эго?» (идеальному «Я», ведь у каждого из нас есть представления о себе ином, должном).

Действительно ли меня коснулся Бог?

Проповедник кричит: «у меня есть духовный опыт!», а потом он заходит в комнату и спрашивает себя: «А действительно ли меня коснулся Бог? Произошла ли та самая встреча, о которой часто говорил митрополит Антоний Сурожский? А может, у меня была тоска и уныние и я нащупал в глубине себя самого же себя? Где-то откликнулось во мне мое же собственное эхо – эхо моего сознания! Или это бессознательное? Коллективное бессознательное?». Вопрос серьёзный и не стоит его обесценивать. Обычно духовнички бросаются на сам этот вопрос: «Да как ты можешь так говорить? Значит, и вера ничего не значит?» – у них начинается истерика благочестия. Я же предпочитаю выслушать этот вопрос, потому что он имеет свои серьёзные основания. Сам вопрос надо похвалить, а потом сказать: «Да, я ждал этого вопроса». Рано или поздно любой думающий человек приходит к переосмыслению не только своей любовной увлеченности или дружеской расположенности, но и к переосмыслению своего молитвенного опыта или, к примеру, опыта благоговения. Благоговение – это совершенно иррациональное чувство, которое сложно передать. Оно нуминозное, если использовать терминологию Рудольфа Отто. «Что это было?», – спрашивает себя человек?

Трепет перед Огромным Телом

И здесь мы подхватываем его вопрос и говорим: «Возможно, это было благоговением к Большому Телу. Ты, маленькое тело, оказался рядом с огромной традицией: Кирилл и Мефодий, Андрей Рублёв и Дионисий Черный, Пушкин и Достоевский, огромная масса святых, умных людей, богатых и бедных. Ты млеешь от того, что встал рядом с огромным Телом («Большим Другим», по Лакану). Так млеет маленькая тюлька перед большим китом. Огромное Тело полагает нас в благоговейный трепет и здесь совершенно не нужен Бог. Корейская Народно-Демократическая Республика показывает нам, что благоговение перед величием какого-то человека не нуждается в вере в Бога – это просто соотношение величин. Мы считаем нашу планету большой, но по сравнению с Нептуном она кажется маленькой. В свою очередь, Нептун в соотношении с Сатурном – небольшая планета. Когда мы благоговеем перед Большим Телом, то благоговение исчезает, как только появляется ещё большее Тело. Люди, благоговевшие перед церковной традицией («здесь же вековые книги, Иоанн Златоуст, четвертый век – традиции так много-много веков!»), в какой-то момент оказываются перед еще бОльшим Телом, например, наукой, культурой, или лучше взять кластер смыслов, называемый «современный мир». Человек опешил, он стоит и думает: «оказывается, есть ещё более огромное Тело, по сравнению с которым мы, православные, просто маргиналы». Такое благоговение – это тюлькино чувство. Рыбка стремится туда, где большой косяк – она не может плавать одна. И пчёлка не может летать сама по себе: даже, когда она летает одна, она знает, где находится улей, и знает, что она принадлежит большой группе. В каждом из нас живет тюлька и пчёлка. Осознание принадлежности к группе формирует идентификацию человека. И когда всякие Рубские призывают: «начни мыслить сам!», то возникает вопрос: «как же это?». Сама природа устроена так, что выживают большие группы особей. Овечка, чтобы не попасть в зубы волка, жмётся ближе к стаду. Большинство людей следуют за большинством людей – и в этом нельзя никого винить, просто надо иметь это ввиду.

Разомкнуть идентификацию нонконформизма.

Освободившись от чувства принадлежности к большой группе, для христианина наступает следующий этап развития. Перед нами человек сопротивляющийся! По типу: «мы – секта, сопротивляющаяся большой системе». Нонконформизм – это также полезная идентификация, заменяющая свою собственную оценку. В этом случае очень многие люди отходят от христианства, говоря: «Мы думали, что христиане – это малая группа, которая стоит против мира разврата и взяток! Мы должны быть солью в этом мире, а мы на самом деле никакая не соль!». Размокнув идентификацию нонконформизма, человек понимает, что он практически не имеет никакого отношения к тому образу христианства, который у него сложился: что христиане есть те, кто отдают тело свое на сожжение и т. д.

Икона благоговейного человека

Ещё один момент: человек может благоговеть перед собственным благоговением – это такой способ повышения самооценки. У нас же с вами есть икона благоговейного человека. Вот сидит Вася и чамкает, а рядом сидит благоговейный – и вы считаете, что последний лучше первого. И именно это вводит вас в тупик: когда вы начинаете быть благоговейными, чтобы повысить свою самооценку. В состоянии благоговения мы выглядим в своих глазах более приоритетно, чем когда мы не благоговеем. То же самое происходит и с любовью. Человек говорит: «я люблю тебя!», ведь любящий – он такой дарящий и лучезарный. И ещё говорит: «я не могу жить без тебя!». И в первом и во втором случае центральным словом является «я», и иногда люди любят других, чтобы поднять себе самооценку. Мы чувствуем огромный потенциал своей нереализованности, а если я люблю, значит, я реализован. И вот мы начинаем любить и в этом «любить» наше «я» важнее того, кого я люблю.

Провокация на покаяние

Теперь допустим, что человек реально любит другого, благоговеет перед своей второй половинкой. Долго находиться в таком возвышенном состоянии невозможно. Уже на 10-м году брака любовные отношения не могут быть теми, какими они были вначале, потому что психика не может этого выдержать. Хотя, русская традиция научилась выдерживать и это. Был такой еретик и сектант Кондратий Селиванов, в XVIII веке он организовал секту скопцов. Селиванов часто пользовался пословицей: «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасёшься». Психологически это очень верная формулировка. Людям нужно постоянно поддерживать себя в покаянии, но люди устают. Они же не книжные герои, которых описывает Иоанн Лествичник и другие святые. И для того, чтобы придать людям мотивации, Селиванов говорит: «А ты согреши! И тогда действительно покаешься». Но когда ты покаешься, сотериологическая машинка схлопывается, и ты спасён. Это похоже на ситуацию, когда человек, не умеющий плавать, тонет на маленькой глубине. Чтобы выжить, ему нужно достать до дна, оттолкнуться ногами, дойти до верха и глотнуть воздуха. И так прыгать без конца. Верующий вынужден создавать ситуации, в которых он грешит – это такая провокация на покаяние.

Вред субъект-объектного мышления

Так что же делать человеку, который обнаружил, что он молился самому себе? Ответ такой: опыт познания себя фиксируется как преступление только в субъект-объектном мышлении, где Бог является «иже еси на небесех», удалённым объектом. Субъект-объектное мышление вырастает из аристотелизма, не признающего абстрактных понятий: нет лошадности как таковой, а есть конкретные лошади; нет идеального стола, а есть разной формы конкретные столы и т. д. В такой системе координат среди предметов самый большой и красивый это, конечно, Бог. В религиозной сфере субъект-объектное мышление приносит только вред, тогда как в материальном мире оно прекрасно себя реализовывает. Вам нужно купить предмет, например, пирожок: вы протягиваете продавцу другой предмет – деньги, и наслаждаетесь вкусной выпечкой. Но в области религии это мышление начинает приносить горькие плоды. Оказывается, Бог есть удаленный объект на небе. И вашей задачей является из пункта А (это вы) достичь пункта Б (это Бог). И тогда Богообщение должно выглядеть как экстравертивное общение, общение с неким другим объектом. Но более внимательные к себе и честные люди понимают, что, по большому счёту, свою молитву, свое благоговение, чаяние, надежду они адресуют к самому себе. В какой-то степени они разговаривают сами с собой. В книге Виктора Гюго «Человек, который смеётся» есть такая ремарка: «Разговор вслух наедине с собой производит впечатление диалога с Богом, Которого мы носим в себе». У Эрика Фромма есть формула, что по-настоящему глубокий диалог с собой есть беседа с Богом.

Эмерджентная способность Богообщения

Я хочу сказать, что проблема здесь в оппозиции божеского и человеческого, где человеческое всегда будет отстоять от Бога. Человек будет похож на Ахиллеса, догоняющего черепаху в апории Зенона – и он никогда её не догонит. Нужно вернуться к кантовскому определению познания в «Пролегоменах…» или даже в «Критике чистого разума». Кант говорит, что мы познаём только присутствующее в нас, т. е. рассудок черпает законы не из вне, а изнутри – и эти законы приписывает природе. То, как выглядит окружающее, скорее говорит о нас самих, нежели об окружающем. Так и с Богом: мы можем говорить с Ним только через нас самих. Мы устроены по образу Божьему и этот образ есть эмерджентная способность Богообщения, находящаяся в нас самих. Это подобно уху: все, что мы слышим, есть реакция нашего уха на то, что происходит снаружи. Если в ухе хорошо поковыряться отвёрткой, то вы ничего не будете слышать, но это не значит, что снаружи нет никаких звуков – просто мы всегда слышим своё ухо. Всё, что мы слышим в ухе, мы слышим как внешний объект – то же самое происходит и в Богообщении. Мы слышим только нашу душу, но Бог прикасается к нашей душе. Потому дилемма – с кем мы общаемся, с Богом или с самим собой – это ложная дилемма. Мы всегда общаемся с самим собой и посредством себя – с Богом. Наше я – это не то, что нужно преодолеть, а то, что нужно включить в богообщение – наше я в нём не лишнее. Курьез в том, что то самое «Я», которое устраивает бунт с Богом, которое возмущается плохой теологией и церковной корпорацией – это то же самое «Я», которое верует и в вере своей отрицает апофатику, т. е. отрицает нечто очевидное во имя подлинного. Помните, как пел Высоцкий: «И в церкви всё не так, всё не так, как надо»? Это отрицание «И ни церковь, ни кабак – ничего не свято! Нет, ребята, всё не так, всё не так, ребята!» – оно гораздо святее, чем церковь, и кабак, и всё на свете. Потому что человек полагает новый рубеж познания, когда говорит: «это всё не то».

Не стимулируйте религиозные переживания

Не нужно стремиться к религиозным переживаниям как таковым. Генетик Дин Хеймер написал в 2004 г. книгу «Ген Бога: как вера встроена в наши гены», на эту же тематику вышла в 2014 г. книга Мэтью Альпера «Бог и мозг: Научное объяснение Бога, религиозности и духовности». Оба автора говоря одно и тоже: Мы в мозге обнаружили такое место, которое при стимуляции выдаёт больше религиозных переживаний. А если стимулировать в обратном направлении, то религиозных переживаний станет меньше. Можно впаять в мозг проводочки и у вас религиозных переживаний станет больше. Поэтому мы должны стремиться не к переживаниям, а к тому, чтобы через самих себя говорить с Богом.

Вера – это наше решение

Вы спросите: «А с Богом ли мы говорим?». И здесь мы сами должны принять решение – это и есть вера! Большая ошибка многих причислять христианство к религии. Религия – это некоторое взаимодействие с окружающей средой, в которую входит Бог или боги. А вера – это когда ты решаешь, что же это было. Возможно, в основании всего лежит какой-то антивиталистский принцип. И всё, что нам кажется живым, на самом деле есть соединение безликих и мёртвых материй или энергий. Жизни на самом деле нет, а есть внутри каждого существа только механизмы. Возможно, наоборот, за всеми механизмами стоит какая-то витальная сила: где-то там, где параллельные прямые соединяются, находится источник жизни, какой-то замысел, великий дизайн чего-то. Доказать ни первое, ни второе невозможно. И вот человек, пройдя опыт перезагрузки, будет понимать, что он сам придаёт тем или иным феноменам и словам ценность. Пророк Давид является пророком потому, что сам человек решил наделить его статусом пророка, придать пророческую ценность его словам. И словам Христа и апостолов человек придаёт ценность, а, к примеру, слова Карла Маркса обесценивает. За всеми авторитетами стоит сам человек! Это есть подлинная ответственность, когда мы не прячемся за цитатами, не считаем их очевидными и не делаем из оппонента дурака, который не видит нашей правоты. Такой человек – взрослый христианин, он понимает, что внутренний опыт по-настоящему недоказуем, солипсизм нельзя опровергнуть. Мы сами решаем, есть ли в мире смысл или же все бессмысленно. Наше внутреннее Богобщение – это Богообщение не только с собой, но и посредством себя с Богом. Бог говорит с нами посредством нас, нашими звуками и нашими чувствами. Если эти чувства препарировать, то да, они наши. Но если за ними дальше ничего нет, то мы приходим к солипсизму. И здесь мы сами должны принять решение: есть или нет.

Смей возражать Христу!

Допустим, вас спрашивают: «почему тебе нравится конкретный фильм?». И вы отвечаете: «потому что он хороший». И ваш ответ – это ответ труса! Потому что в этом ответе нет вас, вы здесь ничего не решаете. Я хочу, чтобы вы приняли на себя ответственность и сказали: «Я захотел, чтобы этот фильм был хорошим. Я беру на себя ответственность за то, что я сказал. Я решил, что он хороший». Здесь мы подходим к ещё одной стороне кризиса, а именно постоянном убегании от себя – об этом говорил Бердяев, Фромм, да и вся экзистенциальная психология и философия. Особенно мы убегаем от решений в религиозной области, где всё уже за нас решено, где сплошные авторитеты. «Не смей возражать Христу! Не смей возражать апостолам! Да кто ты такой?!». А как же я тогда могу согласиться с ними? Ведь чтобы сказать «да», надо иметь возможность сказать «нет». Давно ли вы анализировали слова Христа и апостолов и в своих размышлениях позволяли себе сказать: «это бред!»? А потом, через какое-то время, после слов о бреде: «это класс!»? При анализе должна быть свобода вашего решения. И после анализа вы должны говорить: «я решил». Если этого нет, вы придете к кризису. Вы будете похожи на бильярдный шарик, который движется силой авторитета. Но шарик всегда сталкивается с другим шариком, который нарушает траекторию его движения. Очевидный православный шарик сталкивается с очевидным атеистическим шариком. В этих очевидностях нет принятия решений самим человеком: он только что-то фиксирует, но ни в чем не участвует.

Тушить пожар блинами

Рано или поздно у мыслящего человека наступит кризис и мы будем тушить его пирожками и блинами: советовать кому-то жениться, кому-то идти в монастырь, кому-то читать побольше книги или совсем не читать. Все это неважно! Все это псевдорешения и псевдопсихология! Другой псевдовыход: дойдя до своего «Я», начать бегать вокруг него. В этом беге есть постоянная тревожность. О нём говорил Екклессиаст, что все это суета сует и погоня за ветром. Причём, суетой он называет и мудрость, и богатство, и власть, и славу, и даже праведность. Потому что структурно они все построены на повышении самооценки, на социализации, соревновании и т. д.

Основные тезисы

• Кризис веры – это достаточно сложный и болезненный процесс.
• Способы избегания кризиса: депривация, вхождение в роль «плохого православного», дистанцирование от церковной жизни, защитная истерика на критику извне.
• Вопрос «Действительно ли меня коснулся Бог?» имеет полное право на существование.
• Распространенные формы опыта нуминозного у современного православного: благоговение перед большим социальным телом, религиозный нонконформизм, провокация на покаяние.
• Субъект-объектное мышление вредит религиозной жизни.
• Богообщение – это эмерджентный процесс.
• Принять Христа можно только через сопротивление Ему.
• Вера – это решение самого человека.

Невозможность на невозможность

При перезагрузке христианства невозможно обойти богословие, как невозможно его обойти и при кризисе веры. Богословие нужно анализировать, однако, оно так утроено, что анализ невозможен. Невозможность накладывается на невозможность, как благодать на благодать у апостола Павла. Причина в том, что для многих людей богословие является не просто словесной репрезентацией веры, но самой верой. Даже те, кто отрицает богословие, не отличают его от веры. Так называемая атеология зачастую отрицает и Бога, потому что не умеет проводить границу словом и феноменом.

Идеологизированное богословие

Идеология – это правильная форма общественного сознания. Богословие – это живая и цельная реакция на Бога. Первое и второе не всегда совпадают, и чаще всего идеология поглощает богословие, которое в таком случает идеологизируется, становится правильным общественно-обязательным богословием. В итоге складывается идеологема, с которой невозможно работать и которую невозможно переосмыслить. Такой идеологемой стали труды христианских апологетов, начиная со второго века и до современности: я бы не рекомендовал читать эти тексты человеку, который переживает духовный кризис. В православном богословии нет места для переформулирования одного и того же тезиса, выражения его другими словами. Поэтому, когда святые отцы сталкивались с необходимостью дать новое словесное выражение истины, они вместе с новыми формулами должны были репрессировать всех своих оппонентов. Почему не получается переформулирование без гонений? Потому что в огромном доме нет раздевалки, т. е. нет той площадки, сойдя на которую можно было бы переоблачить наше вероисповедание.

Как работает апофатика в разных религиозных традициях

Мне возразят: как же нет, ведь у нас есть апофатика? И апофатическое богословие достаточно зримо присутствует в христианской теологии. И мы всегда, при удачном случае, говорим, что Бог не познаваем, откровение Его бесконечно, человеческий разум ограничен, словесное выражение обусловлено всевозможными обстоятельствами, вплоть до интеллектуальных способностей человека, и так далее. Однако апофатика зашла в христианское богословие слишком поздно, в 5 веке, и заняла не то место, которое должно было в нём занять. Дело ведь не в присутствии или отсутствии апофатики, а в том месте, которое она занимает. Я покажу, как работает апофатика, на примерах из истории философии и религии.

Платон в диалоге «Парменид» размышляет о том, что Бог запределен всем существующим предикатам и потому мыслится им как Ничто. Древнегреческий философ решает задачу: каким образом существует множество при единичности Бога? Согласно платоновской мысли Бог, Сам будучи Ничто, является источником Иного, наблюдаемого нами множества. Бог как Единое содержит в Себе множественное, не будучи сводимым к нему. Апофатика нужна Платону в качестве площадки, на которой можно соединить в Боге единичность и множественность. Произведя эту качественную операцию соединения, Платон может двигаться дальше, развивать теорию идей и т. д.

Теперь пример из индийской мысли. Объясняя, что такое Абсолют и каким образом в Абсолюте сходятся все нити мироздания, Упанишады применяли принцип «нети-нети» («не то – не то»). Этот принцип говорил о гносеологической черной дыре, где мы уже не можем что-то утверждать: в ней сходятся все нити, пытающиеся решить какую-то богословскую проблему.

В том же ключе говорил и Будда. Монах Малункьяпутта пришёл к Просветленному, задал ему 10 вопросов и сказал, что если не получит ответа на них, то вернётся к жизни мирянина. Будда здесь порождает идею авьякаты или безответных вопросов. Учитель рассказывает монаху следующую притчу: «Это подобно, о Малункьяпутта, человеку, который, будучи раненым отравленной стрелой, и к которому родственники и друзья привели врача, скажет: «Я не позволю вытащить эту стрелу, пока не узнаю, кто меня ранил: кшатрий это, брахман, вайшья или шудра?» Затем он скажет: «Я не позволю вытащить эту стрелу, пока не узнаю, кто меня ранил, как его зовут, из какой он семьи?».… Затем он скажет: «Я не позволю вытащить эту стрелу, пока не узнаю, была ли это обычная стрела или какая-то необычная?». Есть вещи, на которые не надо отвечать. Жизнь в соответствии с дхармой не нуждается в целом ряде вопросов, ответы на которые нужны в другой системе. Своим ответом Будда создаёт площадку, свободную от богословских законов. Он создаёт пространство, в котором можно не заниматься ответами на вопросы.

В христианстве же происходит противоположное. Будучи порождением иудаизма, религией Книги, религией записанного Откровения, церковные богословы вначале убедили людей в том, что надо очень чтить богословские построения, выраженные в той или иной книге. А потом, при каждом неудобном случае, христиане стараются пояснить, что хромота и убожество всех наших книжек про Бога к Самому Богу не относятся. Так с этого надо было бы и начинать!

Богословская переодевалка

Богословию нужна переодевалка, т. е. площадка, которая бы позволила нам переформулировать свою веру без опасения быть анафематствованными. Подобного никогда не было в истории христианства – переформулировка всегда была контрабандой.

Такие светлые умы, как игумен Пётр (Мещеринов), хороший знаток святоотеческого наследия, выбирает лютеранина 18 века, Герхарда Терстегена: через его сочинение «Путь истины» игумен Пётр поясняет что-то православным о православии. Мещеринов выходит за рамки православия для того, чтобы на базе пиетизма переформулировать и открыть что-то новое в православной традиции.

Уменьшиться и пройти между глыбами

Почему мы пришли к такой ситуации? Дело в том, что наше маленькое и скромненькое «Я» хочет увеличить свой объём: так раздувается жаба во время опасности. Для увеличения объема своего «Я» мы вбираем в себя всё, что выглядит для нас солидно и значительно. Например, «Я» как носитель православного богословия. Или «Я» как носитель православного вероисповедания, которое очень и очень значительно. Когда наступает время перезагрузки, наше «Я» не может перезагрузиться вместе с богословием, потому что богословие по своему объёму больше, чем наше «Я».

Каков рецепт? Я предлагаю человеку уменьшиться до маленьких размеров своего «Я», отвергнуть большие идентификации, типа «я» – это вера, я – это православие, я – это носитель правильного понимания Бога и мира. Мы можем уменьшиться и пройти между огромными неподвижными глыбами как маленькие существа. На этом микроуровне мы сможем перестроить и перезагрузить свою веру. И затем, после перезагрузки, вновь выходя к этим айсбергам православного вероисповедания, мы будем понимать, что вопрос нашего соответствия или даже несоответствия не является решающим вопросом в нашем конкретном случае. Такова формула перезагрузки. Надо пройти через опыт одиночества от богословия: ваша идентификация остаётся, но в ней есть опыт практической отделённости. Теперь вы снова можете подходить к богословию. И когда вы ощутите разницу между собой и историческими православиями (например, при прочтении текстов Тертуллиана, радующимся о мучении грешников), эта разница не будет для вас важным параметром. Вы продолжите оставаться христианами, если перезагрузка пройдёт правильно.

В противном случае, вы будете похожи на праведного баранчика, упирающего в скалу в надежде, что она ему вот-вот поддастся. Это бесполезно, мы не сможем перебороть православное богословие, в нём не предполагается ситуация переформулирования: неслучайны постановления святых соборов и анафематствование всех тех, кто с ними не согласен. Нам нужно растождествить себя с огромными библиотеками, которые не мы писали, в какой-то момент признаться себе, что всё это не есть «Я». А «Я» – это тот, кто имеет живое прикосновение к Богу, кто вообще мало что знает в этом мире, кроме нескольких прикосновений к одному человеку, к одному Богу; может быть, прикосновение к чуду, которое называется природой, к Встрече, о которой писал митрополит Антоний (Сурожский). Наш маленький опыт – это, пожалуй, всё, что по-настоящему существует. Но мы хотим вобрать в себя больше, быть представителем 2000-летней истории христианства. Это неплохо, но очень тяжело, потому что, когда приходится поворачиваться, то поворот тянет за собой всю эту глыбу традиции – и поворот делается невозможным. Богословие всегда будет осуждающе смотреть на вас, потому что вы в любом случае где-то, да не будете ему соответствовать.

Основные тезисы

• Богословие поглощено идеологией, в итоге получается идеологема, которую невозможно анализировать.
• Апофатика зашла в христианское богословие в V веке и заняло в богословии малозаметное место.
• Формула перезагрузки: отвергнуть большие идентификации.

Две кнопочки: «перегрузить» и «выключить»

Сегодняшняя тема называется «Основание нашей веры и её укрепление через разрушение оснований». Она будет состоять из множества подтем. В чём проблема православных перезагрузок? Почему православие с трудом понимает ситуацию, что основание веры иногда нужно рушить для того, чтобы дать вере дышать? У нас есть две кнопочки: «перезагрузить» и «выключить». Иногда человек доходит до такой ситуации, что он Православие или должен выключить, или как-то перезагрузить. Когда человек решил веру перезагрузить, то он может выбрать вариант лёгкой либеральной перезагрузки. Здесь он меняет интерфейс, надевает сверху какие-то модные патчи, какие-то латки. Бог у либералов перестаёт загонять людей в ад, никого не казнит: Он занимается только тем, что милует. Получается некий карманный либеральный божок, который выполняет все прихоти человека. Такая либеральная перезагрузка вызывает у меня только негативную оценку. Хотя, эта поверхностность, эта попса нужна очень многим православным – и да, она имеет место быть. Это как популярная и профессиональная психологии: разные подходы, разный инструментарий и т. д.

Наслаждение недосоответствием

Сложность перезагрузки в православной церкви заключается в том, что у нас совершенно нет системы самокритики. Точнее, она есть, но она направлена на извращенный нарциссизм: мы сами с собой наслаждаемся от того, как мы сетуем о своём недосоответствии Православию. Мы находимся в великой Церкви, которой недосоответствуем. И чем больше мы недосоответствуем, тем больше эта Церковь великая. Поэтому мы становимся ещё более великими от того, что мы всё-таки являемся православными, пусть и не очень достойными. Это никакая не самокритика – это мазохистическое и нарциссическое удовольствие. В религиозной традиции должна быть какая-то здоровая самокритика. В Ветхом Завете критиками были пророки, в Новом Завете апостолы также критиковали Церковь. Апостол Павел пишет: «Испытывайте, что благоугодно Богу, и не участвуйте в бесплодных делах тьмы, но и обличайте» (Еф. 5:10-11). Кто кого сегодня может обличать? У нас нет внутренней культуры взаимообличения. В Православии не бывает такого, что 15 попов сидят напротив 15 попов и взаимно обличают друг друга, при этом оставаясь вполне себе друзьями. Отсутствие подобных практик очень сильно бьёт по потенциальной возможности перезагрузки.

Самокритика в Ветхом Завете

Как перезагружаться, если ничего нельзя выключить? В Ветхом Завете пророк Исайя критиковал современников за то, что они плодят заповеди: «И стало у них словом Господа: заповедь на заповедь, заповедь на заповедь, правило на правило, правило на правило, тут немного, там немного» (Ис. 28,13). А в 1-й главе своей книги Исайя очень жёстко критикует современную ему религиозную культуру: «К чему Мне множество жертв ваших? говорит Господь. Я пресыщен всесожжениями овнов и туком откормленного скота, и крови тельцов и агнцев и козлов не хочу. Когда вы приходите являться пред лице Мое, кто требует от вас, чтобы вы топтали дворы Мои? Не носи́те больше даров тщетных: курение отвратительно для Меня; новомесячий и суббот, праздничных собраний не могу терпеть: беззаконие – и празднование! Новомесячия ваши и праздники ваши ненавидит душа Моя: они бремя для Меня; Мне тяжело нести их. И когда вы простираете руки ваши, Я закрываю от вас очи Мои; и когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу: ваши руки полны крови» (Ис. 1,11-15). Давайте переведем его обличения на наш язык. Не курение, а каждение, не новомесячия и субботы, а праздники Троицы, Покровов Божьей Матери, Пасхи и т.д. – всё это противно Богу, согласно Исайи. Кто сейчас может встать и сказать такое? Никому не позволено так жестко критиковать Православие.

Закрытая эпистемология Православия

Бывает, что люди самостоятельно приходят к некоторым негативным оценкам, например, что Православие – это закрытая тоталитарная секта. Логика здесь следующая: решения семи святых Вселенских Соборов считаются истинными, потому что их признаёт Церковь. А Церковь является истинной потому, что признаёт решения семи Вселенских Соборов. Слушайте, а может, мормоны признают книгу Мормона потому, что в ней написано, что тот, кто признает её, тот настоящий христианин? Это же закрытая эпистемология, совершенно сектантское суждение! Допустим, вы пришли к этому выводу наедине с собой. И кому это можно сказать? Давно ли вы слышали рассуждение о том, что православное вероучение устроено ровно так, как устроена тоталитарная секта? Православные сами себя благословляют и этим признают свою подлинность. Вы скажете: дайте нам другую эпистемологию. Ничего я вам не дам! Просто я объясняю, что есть ситуация, которую можно было бы обсудить и даже решить. Но она не обсуждается, потому и не решается – и получается, что обнаружение такой ситуации как бы преступно.

Одному ли Богу мы молимся?

Преступлением будет открыть для себя ещё одну вещь: нет основания утверждать, что мы все, православные, обращаемся к одному и тому же Богу. Может, каждый молится своему Богу? Иногда я смотрю, как ведут себя православные и думаю: «а тому ли Богу, ты, собственно говоря, молишься?». Иногда по плодам, если уж пользоваться этим не очень-то корректным инструментарием проверки духовности, видно, что люди разным Богам молятся. А с чего вы взяли, что мы молимся одному Богу? У нас нет инструментов проверки. Получается, утверждение о единичности Бога не практическое, как любят припевать православные, а идеологическое. Бог, по идее, должен быть один, а потому все молящиеся, по идее, молятся одному и тому же Богу.

Мальчишеский выпендрёж

Да и само имя «Православие», как говорит архимандрит Кирилл (Говорун), очень близко по смыслу к победобесию. Потому что Православие – это уже самохвальство. Мы самые, мы правильно, мы славим: какой-то мальчишеский выпендреж! Я же не могу назвать себя суперменом. Почему? Потому что я просто «мен». А уж если кто считает меня суперменом, так это его дело так считать. Рассказывать, что мы православные, а другие кривославные – это заранее обрекать свою эпистемологию на большие глюки, которые впоследствии проявляются.

«Аргумент от сокрытия» Шелленберга

Итак, важнейший момент, который касается духовной перезагрузки – во что мы упираемся, что является главным полем, на котором она может начаться? – это анализ молчания Бога. Вы как раз мне заказали лекцию на тему «Молчание Бога и выход из него» или другой вариант названия «Молчание Бога как признак богооставленности». Давайте не будем толковать молчание как признак богооставленности. В аналитической философии эта проблема называется проблемой божественного сокрытия, Divine hiddenness Джона Шелленберга, канадского философа религии. Им написан целый ряд статей 80-х и 90-х годов – они уже старенькие. Есть его книга на русском языке «Сокрытость Бога и разум человека» 2021 года издания. Шелленберг атеист и у него существует аргумент против верующих, который называется «аргумент от сокрытия». Суть в следующем: если существует совершенно любящий Бог, в таком случае разумное или, как он называет, невинное неверие невозможно. Перед нами теория «невинного неверия»: если честный человек не видит Бога, то он может в Него не верить. Что нам делать с этой теорией? Я хочу обозначить первый путь преодоления молчания Бога – это проглатывание атеизма. Мы должны сказать, что теория Джона Шелленберга действительно прекрасна. Ведь, если Бог любит всех, то Он должен всем как-то открываться. Если Создатель открывается только некоторым, то можно это объяснить тем, что остальные просто этого не хотят, они отрицают Бога, но в таком случае, виноваты сами отрицающие. А Шелленберг рассматривает только примеры искренних, честных и добрых людей, атеистов, которые не против были бы верить в Бога, но просто они Его не встречали, потому они в Него и не верят. Шелленберг делает вывод: раз атеисты есть, значит, Бога нет, потому что, раз Бог открылся одному (верующему), то должен был открыться и другому (атеисту). Американский философ религии Майкл Теодор Дранж предложил аргумент попроще, чем у Шелленберга. Он сказал, что наличие неверующих означает, что Бога нет. Почему? Потому что, если бы Бог был хорошим педагогом, то Он нашёл бы подход к атеистам. Но это более грубый пример.

Право на атеизм

Что же нам делать? Думаю, мы должны посчитать, что имеем право на атеизм, раз Бог нам не явился. А если Бог нам явился невнятно? В таком случае, мы имеем право не становиться верующими. Не нужно быть верующим – Бог этого не требует. Он даёт нам пас: хочешь – верь, не хочешь – не верь, ты имеешь все основания. Как когда-то Бертрана Рассела спросили: «что вы скажете, когда явитесь перед Богом?». И философ ответил: «Господи, не достаточно доказательств!». Он тогда как раз разрабатывал лейбницевскую теорию достаточного основания. Усвоив право на атеизм, мы можем усвоить все атеистические аргументы в свою пользу, смотреть на них в полный рост. Например, мы можем сказать, что современное изучение мозга приходит к тому, что у нас нет свободы воли, все мы – сложные механизмы. О том, что у нас галлюцинации и что личность – это галлюцинация, эпифеномен. Бог – это часть эпифеномена. С этим можно соглашаться или не соглашаться, но исходя не из наличия Бога, а из ошибок в построении «функционализма» или «теории тождества» в теориях сознания. И как христиане мы можем соглашаться с Дж. Шелленбергом в его критике теизма. Теизм как и атеизм имеют большое количество недостатков как интеллектуальные и мировоззренческие конструкции. Это не отменяет и не устанавливает бытия Бога. Потому мы свободны по отношению ко всем теориям.

Демографический аргумент против верующих

У Стивена Мейцена (Stephen Maitzen), американского профессора философии, есть хорошая статья 2019 г. «Normative Objections to Theism», то есть «Стандартное возражение против теизма». У Стивена есть «демографический аргумент против верующих». Он говорит, что демография религиозных убеждений делает существование божественного чувства, «sensus divinitatis», очень маловероятным. Почему? Потому что видно, что это чувство зависит от культуры страны, уровня экономики и т. д. Если бы у людей было божественное чувство, то они, дескать, реализовывали бы его все одинаково в каком-то проценте. Однако мы видим, что Голландия и Швеция меньше верят в Бога, а, скажем, ЮАР и Уганда – больше. Раз есть такая разница, значит, вера в Бога является своего рода идеологическим аспектом. Этот аргумент не такой сильный, как у Шелленберга, но его тоже можно усвоить и сказать: «моё следование за Христом культурно обусловлено. Если бы я родился в другое время, то был бы мусульманином, или родись я в другом месте, то был бы атеистом. Так что моя вера – это вещь очень даже необязательная». В таком случае, наша вера в Бога обретает самостоятельность, она стоит сама и ни на что, кроме самой себя, не опирается, например, на культуру, которую мы отминусовали.

Сокрытость Бога как условие возникновения сознания человека

Есть замечательная книга на русском языке «Введение в философию религии» Майкла Мюррея и Майкла Рея. Она очень простенькая и в ней во второй части говорится о божественной сокрытости. Ещё есть хорошая статья Мюррея «Deus Absconditus», т. е. «Бог Сокрытый» – в ней автор рассуждает о том, что сокрытость Бога нужна для создания сознания, потому что подлинное сознание возможно только тогда, когда Бога нет. Этот же аргумент использовал Мишель Фуко: только в таком случае душа может себя ощупать как автономное существо, а не как часть большого механизма. Душе нужно чувствовать себя самой по себе. В каком-то смысле это перекликается с нашим недавним обсуждением Дитриха Бонхеффера, который говорит о том, что самостоятельность нужна человеку – и Бог даёт ему эту самостоятельность. Чтобы человек понял себя, он должен хотя бы немного побыть без Бога, хотя бы в качестве необходимого компонента. Не обязательно полностью становиться атеистом, но надо уметь себя просчитывать без Бога.
Как антитеза Стивену Мейцену у американского философа Алвина Плантинги есть книга «Аналитический теист». В 5-й главе, которая называется «Разум и вера в Бога», автор защищает ситуацию всеобщности чувства Бога. Он исходит из того, что чувство Бога одинаково у всех, но наша греховность, зашоренность и вовлечённость в культуру – это чувство притупляют.

Насилие библейским Богом

Что скажет о сокрытости Бога нормальный батюшка? То, что Бог не насилует нас Собой, не навязывает нам Себя, чтобы не нарушить нашу свободную волю. На это батюшке можно ответить: смотрите, в Библии Бог Себя очень даже навязывает. Савл шёл в Дамаск и никого не приглашал становиться себе поперёк, а тут его остановили, ослепили… Извините, с такими аргументами даже мои родственники – иеговисты уверуют в Православие. Воскресший Иисус проходил через стены, доказывал Себя Фоме: дай свою руку и т. д. Можно кидаться на красные флажки и говорить о том, что Бог нам неизвестен, мы ничего о Нём не знаем, в том числе о Его сокрытости/открытости. Библия предлагает нам свою историю Бога, но мы не знаем доподлинно, на что Он ещё способен. Ещё можно допустить, что Бог не добрый и, может быть, Своим сокрытием Он так шутит с нами, прикалывается. Может быть, необязательно, что Он очень добрый и обязан всех спасать, как писал о том Джон Шелленберг.

Небесный гроссмейстер

Можно воспользоваться аргументом от шахмат Алвина Плантинги: играя с гроссмейстером, новичок не знает, почему гроссмейстер делает тот или иной ход. И мы не знаем, почему Бог скрывается от человека. Возможно, это определённый ход в нашем с Ним диалоге, но т. к. Бог умнее нас, то мы не можем утверждать, что знаем Его ходы. Такой подход близок к «скептическому теизму», который создан для преодоления проблемы теодицеи, но в проблематике сокрытости Бога он нам вполне подходит. Можно ещё вспомнить слова апостола Павла из Послания к Римлянам: «О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему?» (Рим. 11:33-34).

Бог семантики

Можно ещё сказать (как я чаще всего и говорю), что Бог – это Бог семантики. Он считывает внутренний мир атеистов, теистов, баптистов и т. д. и воспринимает их, исходя из критериев человечности и других критериев, как, например, это описано в притче о Страшном Суде. Живет какой-нибудь атеист, проталкивает науку, красит у себя забор, мусор в воду бросает иногда… Бог смотрит и думает: «ну нормально же человек прожил, исходя из своего мира». Кто знает, какие критерии у Бога? Атеизм, в принципе, может быть одним из вариантов проживания жизни перед Богом. Ведь в притче о Страшном Суде верующие (подчеркнуто верующие!) противопоставлены каким-то потерянным людям, которые говорят: «Господи! Это когда же мы, собственно говоря, Тебя имели ввиду?». И Царь им ответит: «Да, вы Меня не имели ввиду – просто Я Сам имел ввиду всех! Вот из-за этого и вас спасаю!».

Православная машина толкования

Сегодня я зашёл на православный портал «Азбука веры» и обрёл там статью митрополита Лимасольского Афанасия (Николау) «Молчание Бога». Обычно, когда какой-то митрополит пишет статью, то это гарантия того, что написано по-дебильному. Но я думаю: «Кипрский, может, нормальным будет». «Почему Бог молчит?», – спрашивает Владыка. «Потому что Он хочет изменить образ нашего мышления», – отвечает. Думаю: вот это хорошо зашёл дед! «образ нашего мышления»… – читаю дальше: «хочет, чтобы в нас включилось покаяние, изменение ума и самого образа нашего мышления, чтобы мы отошли от мирского образа мыслей и вошли в Божий образ мыслей, который есть жертва, любовь и кеносис за другого человека». Вот здесь батюшка нагородил лишнего! Бог молчит, а какой-то попёныш уже всё знает, что Он имеет ввиду. Бог молчит, но Его всё равно толкуют так уверенно и так подробно, что ты думаешь: «Господи мой! А не помолчал бы и ты в ответ на это Божье молчание!». Но нет же – работает православная машина толкования. Что там Бог говорит или даже Он ничего не говорит, есть Бог или Его нет – это не важно. Такой подход, естественно, вызывает оторопь у православного верующего, который понимает, что Церкви всё равно на Бога. Церковь рассуждает сама внутри своей идеологемы. Даже если Бог молчит, даже если Бог не чудотворит, даже если Бог никому не является и никому ничего не говорит (и не найдешь ты человека нормального, чтобы он говорил о регулярных богоявлениях ему) – ничего страшного! У нас есть идеологема и мы её уверенно проталкиваем вперёд!

Педагогический провал молчащего Бога

Иногда говорят, что Бог молчанием воспитывает человека: мол, научись ходить сам. Почему эта педагогическая теория тоже дебильная? Потому что очень уж скудны плоды Божьего воспитания. Воспитанных (т. е. святых, которые пошли в рай) гораздо меньше, чем невоспитанных. Представьте себе молчащего педагога, у которого в классе 80% невоспитанных учеников – это же педагогический провал! Конечно, мы можем надеяться на то, что семантический Бог воспринимает каждого, но у нас же запрещён апокатастасис и, значит, мы не можем согласиться с тем, что непонятное для нас воспитание от Бога в итоге спасёт всех. У баптистского проповедника Питера Ракмана есть статья, которая содержит 8 ответов о молчании Бога. Но я не буду её цитировать, потому что эти ответы неудовлетворительны и глупы.

Молчание – форма бытия Божьего

Когда мы пытаемся интерпретировать молчание Бога, то мы, тем самым, уже попались на крючок. Молчание – это когда кто-то перестал говорить, будучи в состоянии говорить внятно. Мы же не можем сказать, что камень молчит. С чего мы взяли, что Бог молчит? Может, Он никогда и не говорил. Что, если Его молчание – никакое не молчание, а просто форма Его бытия? Наша интерпретация молчания Бога исходит из представления о Нём как о персонифицированном человекоподобном существе – и здесь мы никогда не сможем прийти к удовлетворительному ответу о Его молчании. В человеческой коммуникации молчание всегда воспринимается как фрагмент общения, но не как полноценное общение. Мы можем замолчать, чтобы другой человек начал сам говорить, петь свою партию. Но такое возможно только потому, что раньше мы говорили, а вот именно в этом-то и вопрос касательно Бога.

Раньше аскеза была телесная, а сейчас интеллектуальная

Век, в который мы живём, ведёт очень строгую интеллектуальную аскезу – в отличие от прошлых веков, когда люди вели телесную аскезу. Наш строго интеллектуальный век запрещает себе придумывать рассказы о богоявлениях. Вы спросите у меня: «Почему раньше было много чудес и явлений Божьей Матери, апостолов, святых, было много чудотворений, а сейчас как-то бедненько?». Потому что раньше аскеза была телесная, а сейчас интеллектуальная. Сейчас мы не позволяем рассказывать себе про богоявления. Потому и возникает ситуация, что раньше их было много, а сейчас мало. Я не говорю, что раньше их не было, я говорю, что у нас нет инструментов проверки.

Гефсиманское молчание Отца

Если уже брать библейский сюжет, то современное молчание Бога очень похоже на молчание Отца в Гефсиманском саду. Три раза просил Иисус – и три раза Отец молчал. Что такое молчание Отца в данном случае? Что угодно, только не безразличие. Какая-то форма причастности, которая не понятна даже Сыну. Совершенно непонятна! Христос не молился бы три раза, если бы после первого раза Он получил негативный ответ. У Него не было бы тогда ни капель пота, ни капель крови, если бы эта ситуация была для Него каким-то образом ясна. Оказывается, что для Богочеловека воля Божья, ясность Его пути неясны.

Величие человека – услышать вопиющее молчание Бога

Может быть, главное величие человека заключается в том, чтобы услышать вопиющее молчание Бога. Это, конечно, я опять вспоминаю Жана-Люка Мариона. Если мы способны ощутить тишину отсутствия, то это значит, что есть некоторая зона притяжения, которая ощущается как чёрная дыра. Я это всегда сравниваю со свежевырванным зубом. Вам вырвали зуб, а вы по привычке лазите туда язычком – вам непривычно, что его там нет. И вот нарушение Богообщения, при том, что его никогда и не было, это совершенно чудесный феномен. Здесь люди страждут по тому, чего никогда и не было. Может быть, в этом стремлении гораздо больше истины, чем в том, что они описывают, когда думают, что что-то нашли. А нашли они психологические феномены. Когда клинический психолог слушает рассказы людей о Боге, то он поднимает тюбетейку и начинает подсчитывать, сколько денег он возьмёт с этого клиента. Тут и Скорая помощь неподалеку проезжает и тоже думает: наш клиент. Все начинают потирать руки, потому что, когда человек решает проговориться, сказать о том, о чём следовало бы молчать, то он всегда говорит неправильно.

Молчание Божье и изнеможение человеческое

Вы спрашивали про перезагрузку по поводу молчания Бога. Мой ответ: принять это молчание как форму бытия Божьего. Звучит музыка, и вы пританцовываете или подпеваете. Вы это делаете естественно, а не ради того, что музыка ваши танцы одобрит. Наши рассказы о Боге, безусловно, все богодухновенны. Но они потому богодухновенны, что порождены этой музыкой, этим Богом. Когда мы начинаем испражнять свои мысли, свои эмоции, получается какая-то баптистская или иеговистская проповедь – что-то такое замечательное. Но это же всё не то? Да, не то… Мы привыкли, что проповеди митрополита Антония (Сурожского) хорошие, проповеди отца Александра Меня замечательные, беседы отца Александра Шмемана на радио «Свобода» прекрасны. Но пройдет 10 лет, и вы не сможете слушать эти проповеди. Тогда вы поймёте, что это тоже всё не то, и другие проповеди – не то и т. д. И здесь нам лучше глубинно согласиться с молчанием Божьим как с формой Его существования. Бог только и делает, что молчит. И человек от того, что изнемог, придумал всё за Бога.

Невтерпёж Иисуса Навина и императора Константина Великого

Иисус Навин не может выдержать молчание Божье и он бросает клич: «Убей моавитян!». И начинает убивать всех направо и налево, потому что для него вообще невозможно применять то, о чем мы сегодня говорим. У Навина есть готовый диалог и он его реализует: «отомсти, убей, сожги!». Всё замечательно! Затем приходит другая эпоха, например, константиновская, когда никто не сомневается в том, что крест является амулетом победы. И нормально! Более того, он и работает как амулет победы, и более того, побеждает. В этом случае молчание Божье заполнено человеческим говорением (невтерпёжем). А лучше сказать, заполнено традицией: оракулов, шаманов или тех, кто «знает» волю Божью.

Не заботьтесь о духовном росте

В вопросе перезагрузки я хочу затронуть ещё вопрос о духовном росте. Я уже говорил о том, что мы не должны сами заботиться о духовном росте. Потому что эта забота упадёт на такую психологическую почву, что будет на одну заботу больше. Т.к. духовный рост, духовный Эверест – это спокойствие, то человеку беспокойному нельзя давать задачу быть спокойным, потому что у него тогда на еще одну беспокоящую задачу будет больше.

Каяться в несоответствии

У святых отцов духовный рост сводится к тому, чтобы каяться в несоответствии. Преимущество такой формы духовного роста в том, что здесь ясны все критерии. Конечный результат – ты должен стремиться быть бесстрастным. Как говорит Макарий Оптинский, ты должен отвергать себя и свою волю и свой разум. А Феофан Затворник учит, что нужно желать смерть и ненавидеть жизнь. Он делит духовный рост на три уровня: младенец, юноша и муж. Младенец познает, юноша борется со страстями, а муж наслаждается этими благами. Вот что Затворник пишет о третьем уровне: «Св. Иоанн Лествичник усвояет им (т. е. мужам, – примечание Вяч. Рубского) преимущественно жизнь в духе и неподвижное пребывание в Боге: непорабощенное сердце, совершенную любовь, умом из мира выступление и во Христе внедрение, небесного света и мысли в душе во время молитвы нерасхищение, обилие Божия просвещения, небесных тайн вмещение, власть над бесами, неисповедимых Божиих судеб хранение и проч.» (преп. Иоанн Лествичник. Слово 26-е). Это из сочинения святителя Феофана «Начертание христианского нравоучения». В том же сочинении он говорит, что иногда на святых находит такая святость, что они просят Бога: убери от меня волны света, волны благодати. Недостатком в данном случае является деспотичность этого образа: он слишком завышенный и будет терроризировать тех, кто в него поверил. Это всё равно, что сказать: настоящий мужчина тот, кто знает 100 языков и подтягивается 1000 раз. В таком случае каждый мужчина будет чувствовать себя ненастоящим, даже если он подтягивается 100 раз и знает 10 языков. Такие высокие идеалы – репрессивны, а главное, они зациклены, потому что зациклены их критерии. Как только ты скажешь, что чего-то добился, тебе скажут, что ты ниспал, потому что ты в прелести и т. д.

Конфликтные святые

Что советуют святые отцы о перезагрузке? Они предлагают алгоритм, по которому ты не перезагрузишься никогда. Вы скажете: «Хорошо! Православие сильно не в своих теоретических построениях, а в своих святых. Славится не теориями, которых больше половины православных не знают, а своими святыми: Сергием Радонежским, Серафимом Саровским, Антонием Великим, Сисоем Великим и другими. В них – сила Православия!». Однако если мы всмотримся внимательнее, то мы (признавая, конечно, святость этих подвижников) увидим, что их святость видна только с большого расстояния. Для своих современников эти люди были некомфортны. У меня есть огромная подборка сюжетов на этот счёт. Так, иеромонах Феофил, юродивый киевский, преподобный, имел конфликт с братией и со своим епископом Николаем Калужским. У оптинских старцев была серия конфликтов с епископами, серия конфликтов с пресвитерами. Оптинские старцы исповедовали мирян, и это раздражало белое духовенство. В ответ оптинские укоряли это самое духовенство, а оно, в свою очередь, укоряло мирян. Внутри оптинской обители тоже были ссоры. Амвросий Оптинский, как известно, стал основателем Шамординской женской обители. И у него были трения со своим начальством по поводу посещения обителей. Преподобный Зосима Верховский был изгнан из монастыря и основал Троице-Одигитриевскую пустынь. Преподобный Иов Почаевский оставил свой Дубенский Крестовоздвиженский монастырь после двадцати лет управления им и удалился на Почаевскую гору, причина – конфликты с братией. Симеон Новый Богослов вызвал такое раздражение у братии, что они однажды набросились на него и чуть не убили. Естественно, он тоже должен был куда-то бежать. Преподобный Сергий Радонежский тайно оставляет основанную им (совместно с братом Стефаном) обитель и, никем не замеченный, как пишется в житии, покинул монастырь и подальше ушёл в другую чащу. Объясняется это, как правило, просто вопиющей святостью. Но поймите: если вы тайно уходите от других людей, это говорит о том, что вы им не доверяете. Преподобный Иона Киевский тоже покинул Киево-Печерскую Лавру и потом в поисках нормального монастыря покинул ещё четыре обители и остановился только в пятой. Преподобный Кирилл Белоозерский при чтении акафиста услышал глас Божьей Матери: «Уходи отсюда!». И он ушёл, куда глаза глядят, вдвоем с братом Ферапонтом, который тоже, видимо, не очень-то прижился в этом монастыре. Преподобный Макарий Желтоводский, получив всеобщий почёт и уважение в своём монастыре, в котором прожил много лет, решил уйти и поселиться в безлюдном месте. Когда на том месте появились люди, он пять ушёл. И в третий раз уходил и образовывал новый монастырь.

Святость за счёт правильного рассказа

Подобные рассказы говорят о сногсшибательной святости. Однако когда на тебя смотрит человек, желающий от тебя уйти или, наоборот, когда ты смотришь на людей, от которых собираешься уходить – это вызывает определенный дискомфорт. Встретив такой взгляд, вы, наверняка, не признаете в человеке святого. Святость очень многих святых достигается за счёт правильного рассказа о них. А прижизненная ситуация зачастую была полна конфликтов, как у Серафима Саровского со своим епископом и т. д. Я не утверждаю, что святые были плохие – я говорю о том, что в вопросе святости в церковной традиции не на что опереться: ни на теорию, ни на практику.

Бог как надутый шарик

Теперь я хочу продолжить говорить о смерти Бога. Для того, чтобы перезагрузиться, нужно убить Бога. Если мы Его не убьём, мы не сможем продвинуться вперёд: мы так и будем в благоговении пытаться тихо-тихо переобуться в Его присутствии. Ницше утверждал: «Бог умер». Задумаемся: «что же Его убило?». В первую очередь, Его убили теологи, потому что они надули Бога, как шарик: всемогуществом, вездесущностью, всеведением, всесилием – и Он лопнул! Где это всемогущество и вездесущность, когда Бог не может исцелить женщину, болящую раком? Или спасти ребенка, попавшего под машину? Или Он просто не хочет этого делать? Бог вездесущий, но в алтаре Его всё-таки больше! Каждый раз, когда люди что-то слишком много надувают, в итоге это «многое» означает «ничего». Ницше ставил вопрос так: «Что же это за всезнающий и всемогущий Бог, Который даже не следит за тем, чтобы люди Его правильно поняли?». Наш брат Фридрих любит ударять по эпистемологии!

Смерть Бога – это возможность для новой теологии

После ницшеанской «смерти Бога», когда эта весть зазвучала в XX веке, вскрылась рабская сущность европейца. Он произнёс фразу, которая сильно его (европейца) характеризует: «Если Бога нет, то всё можно». Получается, что до сих пор Бог означал «нельзя»? Получается, ты просто раб какой-то – и это рабство не даёт тебе идти? Возможно, ты теперь не можешь быть Божьим поклонником, потому что не можешь быть Божьим рабом? Это и есть ситуация смерти Бога, и она может стать серьёзной площадкой для наших перезагрузок. Смерть Бога – это не просто деструкция и уничтожение. Это возможность новой теологии, нового взгляда на мир, новой интерпретации личности, на чем настаивал Фуко и другие товарищи. Старый Бог делал личность частью мира, частью Самого Себя, частью Своей воли в конце концов. Мы являлись не более чем послушными (или же непослушными) мотыгами. Зачем же бояться смерти такого Бога?

Смертей Бога было много

На самом деле, смертей Бога было много – мы просто не обращали на них внимание. Умер мифологический Бог, умер стоический Бог, умер аристотелевский Бог – Бог порядка, умерла неоплатоническая плерома, теперь умирает небесный Царь-Монарх, дабы уступить место другому Богу, может быть Даймонию Сократа, может быть Богу колоссального потенциала человека.

Убрать книжного Бога и освободить место для человека

Зря мы соглашались с бихевиористами начала XX века, которые говорили о том, что человек прост как мышка, как подопытная крыса. Человек гораздо сложнее! И, может быть, вне связи с Богом мы можем по-настоящему рассмотреть человека и поискать сложность и глубину в нём самом. Ведь, ища сложность и глубину вне человека, мы делаем человека меньше. Даже если бы человек содержал в себе 13 000 духовных бриллиантов, мы всё равно их бы не заметили. Мы бы сказали: «Вот Бог – это бриллиант, а человек – кусок фекалий». Так, кстати, в древности и говорили. Почему? Потому что у них была другая оптика. Уберите Бога-светило и рассмотрите того, кто перед вами. Может быть, он светит не так ярко, как Бог, нарисованный в книгах. Может быть, переживания с этим конкретным человеком будут не столь яркими и прекрасными, как с Богом. Но здесь есть большой плюс! Отнимая книжного Бога, мы освобождаем место в нашем сознании для внимания к конкретному человеку.

Более точная форма сакральности

Что, если Бог не повелевает мне: «люби Васю – люби ближнего»? Что, если Бог находится в ближнем и потому мне не нужно слушать Его повеления и искать волю Божью, но нужно рассматривать ближних и думать, кого из них я мог бы полюбить? Эта важная задача любви к ближнему неоднократно проговаривалась в христианской традиции, но в общем каркасе теологии полновесно звучать у неё не получалось. Библия говорит: «люби ближнего» – и Бог воспринимает любовь к человеку как любовь к Самому Себе. Остаётся фигура Бога над вами, Который говорит: а почему ты не любил Васю-соседа? Придёт Бог (если брать фигуру мифологического Бога) и спросит: «а в ком ты Меня любил?». И Гитлер ответит: «в собаках», а какой-нибудь человек скажет: «я свою жену любил, своих детей любил, свой огород – нежно-нежно любил свой розарий». У музыкальной группы «And Onе» есть песня «Rosario» – в ней человек признаётся в любви своему розарию. Я верю в то, что можно любить свой цветник и Бог примет эту любовь как к Самому Себе, потому что человек выстраивает такую форму сакральности. Любая форма сакральности, которая обращает внимание на другого, она, мне кажется, более точна, нежели когда мы обращаем внимание на какой-то объект, который очень-очень далеко. Таким объектом может быть нарисованный Бог, Который всемогущий, вездесущий, всех милует и ведет нашу страну к победе. Причём не важно, в какой именно стране вы находитесь – сути это не меняет.

Тоннель реальности

Мы с вами пленники механической биологии и механической психологии начала XX века и потому мы рассматриваем человека, по слову Фуко, как надпись на песке: человек прост, мы его разгадали, расколдовали, он всего лишь примитивный механизм. Давайте с этим не соглашаться! С ложной предпосылкой бихевиоризма одинаково согласились и верующие и неверующие. У американского психолога Тимоти Лири есть понятие «тоннель реальности» – это когда человек бессознательно выбирает ту реальность, в которой он будет жить. Представьте себе, что к вам приходят знакомые и говорят: «Я включу тебе музыку. Послушай! Она очень хорошая!» – и включают музыку. Тут приходят другие знакомые и говорит тоже самое – и включают свою музыку. Одновременно вы не сможете слушать две музыки. Вам надо сделать выбор: одну музыку вы будете слушать и понимать, а другая будет работать фоном (скорее всего, отвлекающим вас фоном). Мы творим свои тоннели реальности и всё остальное становится для нас фоном. Ели тоннель реальности – это Бог, то человек превращается в фон, даже если он золотой или бриллиантовый. Вам нравится Сергий Радонежский потому, что он святой и Его принял Бог. А если бы Бог сказал вам, что Сергий Ему, Богу, не нравится: что бы вы тогда делали? Сразу сняли бы с него нимб и ответили: «Господи! Мы, собственно, не его любим, а Тебя». В этой модели Бог оказывается центром – и это прекрасно! – но от этого страдает человек.

Перезагрузить образ Бога

Я предлагаю перезагрузить образ Бога, потому что в нём (образе) есть помеха – Бог предлагается здесь как деспот. Это всё равно, что я скажу вам: «кто не дослушает эту лекцию до конца, будет проклят!». Хотя лекция может быть и хорошей, но сама её деспотичная подача всё портит. Ведь это же свинство, когда апостол Павел так подаёт Христа: «Кто не любит Господа Иисуса Христа, анафема» (1Кор. 16,22)! Мы можем сказать апостолу Павлу, что его изнасиловал его образ Бога, его интерпретация Бога. Получается, что Бог задушил того человека, который не смог полюбить Бога за то, что Он задушил предыдущего. Это как в притче Иисуса о талантах: «ты знал, что я чмо, так почему же ты не принёс мне плату?». Да именно потому и не принёс, что знал, что ты собираешь, где не сеял! «Ты знал, что я агрессор, почему же ты ко мне не отнесся, как к дорогому отцу?». Я думаю, что пройдёт лет 10 или 20 и христиане почувствуют, что в этой притче есть как минимум амбивалентность. Восточная притча амбивалентна в любом случае. А у нас притчи превратились в игру в одни ворота, где людям практически не оставляют пространства для амбивалентности. Исходя из притчи о талантах, нам не понять, кто из них урод: то ли раб, то ли господин. Мы попали в ситуацию выбора – и это есть ситуация тоннеля реальности – как раз то, что нам нужно! Я хочу жить в мире, где Бог такой-то, а другой хочет жить в мире, где Бог сякой-то.

Прыжок мимо батута

Хочу вас адресовать к замечательному Артёму Григоряну, который ведет Ютуб-канал «Метапозиция». Он приглашает верующих людей, интересных с точки зрения перезагрузки: все они как-то перезагрузились. Правда, в основном у Артёма те люди, которые перезагрузившись, не попали обратно в Православие. Люди иногда прыгают на батуте, а потом раз – и приземляются уже в другом месте. Люди меняют религию, меняют Православие, переходят в атеизм – в принципе, это всё те же вариации. Мне кажется, что Православие достаточно богато и теология достаточно динамична. Не надо верить в их статику, лучше сказать: «эти стены – картонные, их можно подвинуть, это же легко делается».

Положительное изложение христианства – дорожить нашим «Я»

Вы просили меня осветить положительное изложение христианства. Отсылаю вас к моему видео «Положительное прочтение Евангелия». Там я говорю именно в положительном ключе, хотя не обходится и без критики. Критика – это часть реорганизации. Вы не можете починить что-то серьёзное в автомобиле, не разобрав его на части: что-то придётся даже выкинуть, чтобы вставить новое. Положительное изложение христианства в том, на мой взгляд, что мы должны дорожить нашим «Я». XXI век открывает человеку драгоценность его самого, его эфемерного Я. Об этом учил Хайдеггер, говоря о темпоральности, временности нас как определённого модуса существования – очень важного модуса! Наше «Я» – это всё, что у нас есть. Наша коммуникация – это модус существования нашего «Я». Коммуникация драгоценна.

Человек больше, чем идея

«Я» не должно растворяться ни в какой, даже самой правильной, идее. Мы не должны думать, что носители вот этих 15 идей лучше, чем носители других 15 идей. Идеи во многом случайны. Человек подобен ёжику и на его иголках могут быть и листочки, и яблочки, и гниль. Как так получается? Дело в том, что идеи – это плоды нашей культуры. Они как листочки, разбросанные по полю. Или другой образ: представьте, что на площади выпотрошили постранично каждую книгу из городской библиотеки. Подул вихрь, и вам за шиворот налетело пара-тройка страниц из Канта, Шлейермахера, Гадамера. Может быть, попала титульная страница книги Рубского и т. д. Что это всё? Случайность! Такой же случайностью может быть идея, хотя она регулирует, созидает и влияет на наше Я. И всё же Я больше, чем идея. То, что я называю Я – оно рождено Богом. Бог дал моему Я пространство жизни самим фактом моего существования, а не заповедями, которыми Он меня изнасиловал.

Гравитация Божья

Цветок вырастает потому, что существует мир. По мере роста цветок хочет на мир воздействовать, вступать с ним в коммуникацию. Прилетит ли мохнатый шмель, чтобы опылять цветок, или не прилетит; а может, по цветку проедет автомобиль и всё на этом закончится – это не так важно, это другая история. Бог является тем, Кто создаёт гравитацию, которая создаёт меня самого. Важнее не гравитация, а её плод, её произведение.

Бог очень участлив

Важно подчеркнуть, что Бог очень участлив. Евангелие часто это демонстрирует: Иисус моет ноги Своим ученикам, любит с ними кушать, ловить рыбу. Он исцеляет тёщу Петра – любит её больше, чем сам Пётр. Иисус участвует в самых простых ситуациях нашей жизни, когда мы, к примеру, ищем ключ на 17-ть перед тем, чтобы продолжить ковыряться в автомобиле. Когда мы пылесосим комнату, Он тоже будет в этом участвовать. Его участливость и не брезгливость проявлена в том, что Он ест с мытарями и грешниками, милует проституток и т. д. Может быть, это характеристика выше, чем Евангелие – она относится к микровселенной каждого из нас. Нет ничего зазорного в том, чтобы сказать, что сегодня я убирал квартиру с Господом Богом. А потом протирал монитор, писал статью, кушал жареную картошку с участием Бога. Господь – Он не Тот, Которого нарисовали: высокий, хмурый, благословляющий сверху, чего-то там требующий. В отличие от Бога богословия, наш Бог достаточно динамичен и проникновенен. Он может проникнуть в жизнь каждого малого человека, например, самарянки, которая вышла просто почерпнуть воду – она была вообще неамбициозным человеком сама по себе. Однако Иисус осчастливил её на языке её понятий.

Источник религии – человек, а не Писание

У нас ещё есть время и я повторю некоторые тезисы из лекции «Положительное прочтение Евангелия». В ней я говорил о том, что человек является источником религии, ссылаясь на удобную мне цитату, подстроенную хитро для моей проповеди, что человек выше субботы («ибо Сын Человеческий есть господин и субботы» Мф. 12:8), т. е. выше всякого предписания. Заповедь о субботе – очень серьёзная заповедь. Аналог её серьезности в христианстве – заповедь о Евхаристии. И если человек выше субботы, то это означает, что он выше всякой религии или религиозного предписания. На моём канале есть ряд роликов, посвященных разбору мною любимой 7-й главы Евангелия от Иоанна¹.

В ней Иисус говорит: «Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой» (Ин. 7:38). Эти слова о том, что верующий является источником всех утверждений о Боге. И этого не надо стесняться! Именно человек, а не Писание, потому что Писание – это всё равно верующие. Что-то сказал апостол Павел – искренне верующий человек, что-то апостол Иаков или Матфей. Эти люди искренне хотели что-то сказать о Боге – и мы тоже можем так делать. Разве мы должны перестать говорить потому, что другой говорит? Почему мы должны повторять то, что когда-то сказал другой? Почему прерывается диалог? Почему у нас, как в детском саду: кто первый сказал, тот сказал правильно? «Первое слово дороже второго. Первое Ленин говорит, а второе в огне горит». Самарянка спрашивает Иисуса: «где поклоняться Богу?». Он отвечает: «Нигде!». Бог ищет Себе каждого по отдельности. Иисус сказал, что «истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине» (Ин. 4:23), т. е. они не должны как бы озираться на то, куда правильно идти. Перед нами установка: «Ты не озирайся, а будь внимательнее к себе». Будь внимательнее к тому, как Бог проявляется в твоей жизни. И тогда тебе не будет важно, насколько правы Вселенские Соборы, местные епископы или хорошие/нехорошие батюшки. Об этом я и говорю в лекциях «Если вы теряете веру». Нам нужно уменьшить масштаб мышления, хотя бы для того, чтобы избавиться от травм, полученных от больших абстрактных фигур, таких как «вечно правая Церковь» или «безупречные святые» и т. д.

Вы и есть Православие

Не думайте, что вы не вписываетесь в Православие – вы и есть Православие! Сегодня Православие говорит одно, а завтра – другое, и так было всегда. Когда-то православные радовались сожжению еретиков, радовались казни гомосексуалов. А сегодня православные очень сочувственно относятся к этим вещам и не пожелают ни смерти, ни даже избиения еретикам. Почему так случилось? Пришел новый спич! В прошлом католиков бичевали, на чем свет стоит, а теперь, оказывается, католики могут быть умными и даже духовными! И протестанты не совсем отвержены от Бога, хотя было время, когда диакону Андрею Кураеву приходилось доказывать архимандриту Рафаилу Карелину, что Дух Святой может жить и в других Церквах, а не только в Русской Православной. Мы живём во время перемен, Православие исходит от нас и сегодня оно может быть другим, оно всегда было другим! Так, в IV веке отцы-каппадокийцы создавали Православие на основе неоплатонизма, потому что для них это было удобно, они получили соответствующее образование. Сегодня мы получаем образование на основе западной философии и во многом западной теологии: митрополит Иоанн Зизиулас, Иоаннис Романидис, Аристотель Папаниколау и др. Эти люди, которые продвигают богословие в XX и XXI веке – все они воспитанники Запада. И, конечно же, они привносят нотки западной философии – это естественно. Можно давать этому факту разную оценку, но он оформляет современное Православие.

Собранные вокруг интерпретации Бога

Если у вас есть какая-то идея и вам она кажется дикой – подождите чуть-чуть: возможно, вскоре и для неё найдётся место в Православии. Кто бы мог подумать, что в алтарях появятся девочки-пономарки? Но ведь появились! Не мудрено, если будут и другие подвижки. Иисус исцелил кровоточивую и показал тем самым, что Он не гнушается менструальной кровью. А мы всё это время гнушались. В последнее время, оказывается, что и менструация не может мешать духовности. И это совершенная новизна – люди идут вперёд! Нас сбивает с толку представление о Православии как о благодатной земле, которая имеет свои четкие границы. Это субъект-объектное мышление не всегда оказывается верным. Я предложу вам иную модель. Можно уподобить Православие собранию светлячков, в котором светлячок – каждый из нас. Мы все собираемся вокруг близкой нам интерпретации Бога. Мы вместе – и от этого делается светлее. А другие светлячки соберутся вокруг другой интерпретации: они буду хаять католиков и не пускать к себе менструальных женщин. И для них их интерпретация будет являться Православием. Главное понимать, что не мы попадаем в Православие, а мы его творим: куда мы пойдём, там оно и будет. Православие исходит из нас, а не из какого-то куска земли, куда должны прилететь светлячки, чтобы светить. Благодаря Интернету мы видим, что православные Уганды танцуют во время Литургии. Оказывается, так можно? А я всю жизнь не танцевал во время Литургии: сколько же я потерял! Это я говорю в шутку, но мне хочется показать, каким разнообразным может быть Православие.

Священное обыденное

В завершение несколько слов о подлинном и неподлинном. Христос делает подлинным обыденное, потому что обыденное и есть наша форма существования. Мы обыденные люди, мы всегда существуем в простой форме. Мы не великие – мы просто люди, поэтому обыденность – это самое натуральное, самое истинное наше состояние. И Бог не пытается вести нас в какое-то иное «настоящее» состояние. Напротив, Он входит в то состояние, в котором человек находится. Бог не говорит: «Блудницы! Очиститесь, а потом приходите ко Мне!». Нет! Он Сам идет к ним! Его зовет мытарь Закхей – Иисус идёт к нему. И все удивляются: как такой хороший и чистый человек пошёл к Закхею? Он что, не знает, что Закхей оскверняет собой любое место, где он находится? Потому что он мытарь! Но Иисус идёт к нему, Он делает обыденность священной, и обыденность не перестает от этого быть обыденностью. Тайная вечеря состоит из хлеба и вина – самого простого, имеющегося на каждом столе. Это у нас сейчас вино пьют только по праздникам, а в древности оно входило в рацион. Хлеб и вино – первичные продукты ежедневного потребления. Иисус служит не на каких-то спецпросфорках, особенным образом приготовленных в специальной формочке, с особыми молитвами и добавление святой воды – Он служит на чём-то очень простом. А мы опять хотим выделить отдельную землю и туда стремиться. Это другая религия и я соглашусь с тем, что она тоже имеет право на существование.

Основные тезисы

• Внутри Православия отсутствует самокритика.
• Святоотеческая традиция имеет закрытую эпистемологию.
• Молчание – это форма бытия Божьего.
• Христианин имеет право на атеизм.
• Святой становится таковым за счет правильности рассказа о нем.
• Источник религии — человек, а не Писание.
• Православие – это люди, собранные вокруг определенной интерпретации Бога. Разные интерпретации – разные Православия.
• Надо перезагрузить образ Бога так, чтобы Он мог входить в человеческую обыденность.
• Самое дорогое, что у нас есть – это наше Я.