Особенность любой правды в том, что она шокирует неподготовленное восприятие, вступая в конфликт с установками и ожиданиями сознания, которые всегда стремятся к благости и позитивности, но сермяжная правда – это чаще горькое лекарство, которое как и «кнут» любви, вовсе не предполагает удовольствия от её вкушения, а в точности наоборот – предполагает когнитивный дискомфорт и болезненное разрушение благостных иллюзий позитивизма.
Именно за это горькое послевкусие сермяжную правду и не любят, стремясь любым способом уйти в иллюзии позитива, но иногда сермяжная правда становится уже настолько явной и очевидной, что от неё уже не уйти, не убежать и не спрятаться, даже если эта правда касается самого светлого и обнадёживающего для души – веры, облечённой в благовестие.
Говоря о состоянии современного православия и особенно русского, с болью в сердце нельзя не признать очевидного плачевного состояния веры, церкви и самого православия, как мировой религии, а точнее конфессии, претендующей на роль истинной выразительницы сути христианства, как учения Иисуса Христа о спасении души любовью.
И речь идёт в первую очередь даже не столько о многочисленных противоречиях и схоластических искажениях самого православия, которое, вне всяких сомнений, верно по своей богооткровенной сути, которая была доказана тысячами подвижников благочестия, иноков и святых отцов, достигавших на этом пути высшего совершенства ума и духа и воплощённого бессмертия, т.е. наличия видимого духовного тела ещё при жизни.
Речь идёт о другом – о той гибельной склонности массового православия скатываться со временем до уровня идеологии морализма и большевизма посредством принципиальной подмены духовного знания пустым обрядом, подмены аскетизма и веры голым морализаторством, подмены сакрального знания профанным и тех скудных и кислых плодах веры, которых по сути давно уже нет в благом качестве.
Это очевидное отсутствие «плодов» веры говорит о том, что в церкви имеет место глубокий разрыв и искажение святоотеческой традиции духовного делания, которое в угоду массовой невежественности превратилось в профанацию, поскольку только по плодам и познаётся подлинность всякого делания – «по плодам их узнаете их» (Мф. 7; 16)
Под «плодами» в данном случае понимается итог веры и конкретное изменение души и духа (ума) в виде обретённых подвижником веры духовных качеств и совершенств, связанных с тем, ради чего и существует вера – преображением человека на духовном пути из несовершенного («падшего» ) в совершенного («искупленного»).
Для чего нужна вера, которая десятилетиями не только не меняет человека, но подчас делает состояние сознания даже гораздо хуже того, каким человек был до принятия веры, погружая ум в состояние религиозной прелести, как состояние ложного самосознания, и сужая осознанность до уровня религиозного окаянства, радикальности, сказочности и озабоченности сплошным морализмом и обрядоверием.
«Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. На таковых нет закона» (Гал. 5:22-23).
* * *
«Одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом; иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков. Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно.» (1Кор. 12:7-11)
Член Синодальной комиссии по канонизации святых, настоятель храма Новомучеников и исповедников Российских в Бутове, протоиерей Кирилл Каледа прямым текстом сказал, цитируя митрополита Коломенского и Крутицкого Ювеналия – «без свидетельств о рождении в Церкви новых святых она жить не может. Если нет новых святых ― значит, Церковь умерла, а процесс канонизации является подтверждением того, что Она жива.»
Оскудение в последние годы числа канонизированных святых, являвших собой ещё при жизни артефакты подлинной святости, говорит о том, что процесс умирания церковного организма идёт довольно активными темпами.
Как же так случилось, что русское православие, да и «вселенское», за несколько последних десятилетий оказалась в совершенно безблагодатном, ущербном и глубоко кризисном состоянии, очевидными для всех «плодами» которого стали не добродетели, а коррупция, бюрократизм, формализм, омирщение, скандалы и разоблачения, активная коммерческая деятельность на фоне недопустимости критики священноначалия и гонений на критикующих?
Как так случилось, что из «Дома Молитвы» Церковь Христова (с большой и малой букв) превратилась в мощнейшую идеологическую «империю» и «бизнес корпорацию» по социально-религиозному обслуживанию населения ?
Говоря другими словами, как случилось, что цели и задачи исконного христианства и святоотеческого православия, как учения и методологии изменения личности, так радикально разошлись с целями и задачами нынешнего церковного руководства, заведя в глубокий тупик современное русское православие и поставив его в те же условия, в которых оно было накануне революции 1917 г.?
Ответ на этот вопрос крайне не прост и требует знания тех исторических предпосылок, которые к этому подводили православие не одно столетие.
Начало этого гибельного процесса схоластики, формализации и омирщения религии, было положено ещё до первого большого раскола между Восточной и Западной церквями в 11-м веке, который только закрепил начало формализации религии и превращения сакрального и сущностного (духовного) в профанное и формальное (душевное).
Можно сказать, что уже сама по себе попытка сделать высшее сакральное знание и учение о достижении духовного совершенства достоянием самых широких народных масс, глубоко утопична в своей сути и идее, поскольку достижение совершенства, как и достижение культуры, – это тяжелейший труд над собой по чёткой системе и методологии, что во все времена было уделом очень ограниченной части человечества, но ни массовым трендом и явлением, как массовая религия.
Попытка искусственно внедрить высокую духовную культуру в невежественные массы подобна попытке взращивать высоко культурные растения, требующие особого оранжерейного ухода, лишь бы где и как.
Итогом подобных благих намерений власти (мирской и церковной) быстро просветить духовно и «окультурить» с помощью массовой религии широкие слои населения является неизбежный внутренний конфликт между образованным меньшинством и невежественным большинством, который решается в пользу невежественного большинства.
К большому сожалению именно это невежественное большинство и устанавливает само себе собственные планки, уровни и критерии всего и вся, включая духовности, с точки зрения уровня этого большинства, который всегда ниже плинтуса. Из этого вечного противоречия между меньшинством и большинством, знанием и невежеством, культурой и бескультурьем, воспитанностью и невоспитанностью, готовностью и не готовностью и берёт начало процесс профанации массовой религиозности упрощения (схоластики) высшего знания до уровня понимания толпы.
«Глупый не любит умного, необразованный образованного, невоспитанный воспитанного и т. д. И все это прикрываясь какой-нибудь фразой: „Я человек простой…“, „я не люблю мудрствований“, „я прожил свою жизнь и без этого“, „все это от лукавого“ и т. д. А в душе ненависть, зависть, чувство собственной неполноценности». (Академик Д. С. Лихачев)
Данный процесс начался по сути уже с первых веков христианства, когда ещё не было понятия «православие» и «церковь Христова», а существовала только древняя духовно-аскетическая (магическая) традиция и традиция религиозной общинности в рамках иудаизма. При этом нарождающийся церковный институт христианства взял на себя великую миссию широкого распространения по всему миру учения Христа в аспекте соединения в одно – древней аскетической традиции, традиции иудейской общинности и заповедей самого Иисуса Христа.
Сегодня уже ни для кого не секрет, что первоапостольская община относилась к иудео-христианству, поскольку и Иоанн Предтеча и Христос и Дева Мария и Иосиф и все 12 апостолов были иудеями, как и абсолютное большинство первых христиан, т.е. представителями традиционного ветхозаветного иудаизма, существенно обновлённого в нравственном отношении Четвероевангелием, которое писалось также иудеями – евангелистами (Матфеем, Марком, Лукой, Иоанном).
Итогом такого совмещения традиций аскетики (волхвизма), ветхозаветного иудаизма и традиционной иудейской общинности стало то, что нарождающейся христианской церковью был взят за основу самый простой и понятный широким массам подход к религиозности. Этим походом и оказалась не аскетика, требовавшая специального знания и колоссальных усилий, а упрощённая социальная общинность с набором традиционных таинств.
Фактически уже изначально сакральное и глубинное духовное знание о духовном делании, передававшееся только через посвящение от учителя к ученику, было отвержено на уровне массовой религии, а взято за основу более упрощённое и морально ориентированное.
Данный раскол в целостном и едином духовно знании на сакральное (магическое, аскетическое) и профанное (общинное, социальное) и стал основой разделения церкви на Восточную и Западную. При этом Восточная Церковь осталась более верна древней сакральной традиции, тяготеющей к магии и аскетике, а Западная Церковь пошла по более общинному и социальному пути, делавшему опору на мораль.
Данные вектора, собственно, и породили все отличия двух церквей и к началу второго тысячелетия христианства Западная Церковь, став на путь колаборационизма (заигрывания) с властью, добилась больших успехов в укреплении своего авторитета и массовом обращении Европы в христианство, чему в немалой степени способствовали крестовые походы и святая инквизиция.
Восточная Церковь к этому времени, не имевшая такой широкой популярности в Западной Европе, но имевшая целую плеяду великих святых, уже значительно уступала Западной. Данное обстоятельство по существу и вынудило руководство Русской Православной Церкви и царя пойти по пути Западной Церкви, как более «успешной» в массовом смысле.
Данный западный вектор и стал основой второго крупного раскола, известного, как никоновский. Данный раскол очень хорошо отражает эпохальный спор двух великих подвижников, проставленных в чине преподобных, – Нила Сорского и Иосифа Волоцкого.
Полное поражение на церковном соборе Русской Православной Церкви в 1503 г. принципиальной позиции Нила Сорского, ратовавшего за аскетичную «Церковь – пустыню», позиции Иосифа Волоцкого, ратовавшего за богатую и державную «Церковь – Империю», предопределило все последующие трагические события.
Последующий никоновский раскол в Русской православной церкви в 17-м веке, начавшийся в 1650-х годах в Москве и связанный с церковной реформой патриарха Никона, как раз и был направлен на единообразие форм вероисповедания и сближение обрядов и богослужений в Русской Православной Церкви с греческими.
Последовавшие церковные реформы Петра Первого в начале 18-го века в ещё большей степени усилили процесс сближения Церкви и государства через унификацию религиозности по западному образцу и активную борьбу с нецерковными формами вероисповедания (старчеством, отшельничеством, странничеством, исихией, юродством и т.п.)
Крушение института церкви в начале 20-го века в результате революции стало вполне закономерным итогом данной имперской церковно-государственной политики, основанной на схоластике (упрощении), морализации и срастании с властью, поскольку Церковь к тому времени у наиболее прогрессивной части общества стала символом застоя, необразованности, коррупции, лицемерия и утраты роли социального авангарда.
Данные события наглядно свидетельствуют о том, какие гибельные последствия для церкви, как духовного института, имели заигрывание с властью и утрата церковью своего сакрального и аскетического статуса, связанного с обособленность от государства (отречённостью от мира), и свободой разных форм вероисповедания (преемственностью живой традиции старчества).
Для любого думающего человека понятно, что «заигрывание» и «срастание» церковных структур с государственными привело к тому, что большинство пороков государственной системы, а именно взяточничество карьеризм, бюрократизм, формализм, коррупция и т.д. из разлагающейся государственной системы перекочевали в церковную, поставив казённую церковь на одну чашу весов с государственной системой.
Именно поэтому Октябрьская революция 1917 г. уничтожила оба института – и государственный и церковный, поскольку по обилию пороков они стали по сути одним целым и глубоко порочным. При этом самое парадоксальное то, что своего «могильщика» в лице пролетариата и большевиков, как носителей идей марксизма-ленинизма, породил фактически сам церковный институт своей имперской позицией, формализмом и двуличием, о чём точно сказал преп. Варсонофий Оптинский – «революция вышла – можно вздрогнуть даже – из семинарии».
Перед самой революций церковное разложение и формализм достигли чудовищных масштабов, когда семинаристы, как будущие священники, стали полной противоположностью духовности, аскетики и внутренней дисциплины. Выпускник Московской духовной академии митрополит Вениамин (Федченков) писал:
«У нас, семинаристов, укоренилось убеждение, что если кто умный, тот неверующий… Мы, в сущности, были больше католическими семинаристами, фомистами (от имени Фомы Аквинского), а не православными». (Митрополит Вениамин (Федченков), О вере, неверии и сомнении)
Иными словами, в первых рядах революционеров, которые и сокрушили церковный институт, были именно семинаристы, впитавшие глубоко ложного, выхолощенного и искажённого голым морализмом христианства и православия, из которого была изъята вся сакральная, мистическая и духовная основа.
Вот что далее пишет митрополит Вениамин (Федченков) после своего назначения в Санкт-Петербургскую духовную семинарию:
«Я по вступлении в должность захотел вывести, чтобы не курили в спальне, потому что от табака к утру воздух был отвратительный. Но семинаристы устроили бунт, и утром я увидел следы этого бунта. Ручки из дверей были вывернуты, лампады разбиты, все прокурено. На обеде семинаристы устроили мне демонстрации, кричали, свистели, мычали, блеяли, остановить их я не мог». (Митрополит Вениамин (Федченков), О вере, неверии и сомнении)
(Студенты Московской духовной академии за домашними учебными занятиями)
Аналогичное описывает в своих воспоминаниях и митрополит Евлогий:
«К вере и церкви семинаристы (за некоторым исключением) относились, в общем, довольно равнодушно, а иногда и вызывающе небрежно. К обедне, ко всенощной ходили, но в задних рядах, в углу, иногда читали романы; нередко своим юным атеизмом бравировали. Не пойти на исповедь или к причастию, обманно получить записку, что говел, – такие случаи бывали. Один семинарист предпочел пролежать в пыли и грязи под партой всю обедню, лишь бы не пойти в церковь. К церковным книгам относились без малейшей бережливости: ими швырялись, на них спали…» (Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 23.)
Таким образом, нет ничего удивительного в крушении церковного института в начале 20-го века, поскольку к этому времени церковный институт находился в состоянии глубочайшего внутреннего кризиса и разложения, вызванного сращиванием с государством и отходом от подлинного духа аскетики, соборности, подвижничества и общинности.
Говоря о вехах утраты русским православием духовных скреп, нельзя не сказать и о вехе т.н. возрождения РПЦ и восстановления Московского патриархата в 1943 г. по поручению Сталина.
(Архивный документ о создании Московского патриархата)
Речь об эпохальном воссоздании в 1943 г. Московского патриархата на соборе епископов Русской Православной Церкви по поручению Сталина с введением в состав высшего церковного руководства законспирированных сотрудников и агентов НКВД для осуществления внутреннего государственного контроля за работой церковного института, призванного стать оплотом гражданской нравственности, морали и законопослушности в форме религиозности.
Данный акт, с одной стороны способствовавший делу возрождения православия и Православной Церкви в России, в действительности нёс в себе глубокое противоречие, поскольку восстанавливал не корневую и давно забытую святоотеческую традицию, а ту нежизнеспособную и глубоко искажённую схоластикой, демагогией и морализмом церковную систему, которая практически полностью утратила к концу 19-го века свою сущностную (духовную) основу, сохранив отчасти лишь поверхностную моральную (душевную).
Говоря другими словами, в 1943 г. была искусственно реанимирована фактически безжизненная и уже умершая по сути голая «форма» церковного организма, которая в итоге в ещё большей степени оказалась под «каблуком» власти и государства. Очевидно, что скрытое влияние государства на церковь не могло не отразиться на целях и задачах церковного института, которые из духовно-аскетической плоскости ниспали в плоскость моральную и душевную, а позднее и откровенно идеологическую.
В итоге сугубо духовная (сакральная и мистическая) составляющая христианства и православия и в советский период и перестроечный оказалась под полным запретом, тогда как душевная (моральная и идеологическая) стала всеобъемлющей, особенно в период перестройки и крушения базовых советских ценностей.
Именно этот постперестроечный период «дикого рынка» и «бандитского беспредела» и придал Русской Православной Церкви импульс к развитию и популярности, как главному институту сохранения и укрепления морали. Именно этим обстоятельством и объясняется то, что с конца 1980 г. до 2000 г. церковный институт переживал период активного социального подъёма и возрождения, но не духовного, а душевного, т.е. морально-нравственного.
Именно в это время в Церковь пришло много активистов и подлинно неравнодушных людей, стало популярно волонтёрство и миссионерство. В это время получили подъём и развитие многие прогрессивные инициативы создания гражданского общества, как олицетворения христианской морали и нравственности. В это же самое время получило наиболее активное развитие и направление христианской психологии, которое позднее попало в опалу и было свёрнуто церковным руководством, как чрезмерно «свободное» и «прогрессивное», вместе с другими начинаниями.
Причина такого отхода церкви от стояния в истине и поддержке прогрессивных начинаний и мирских инициатив стара как мир и заключается всё в том же пресловутом и порочном влиянии на церковь государственной машины и её олигархической системы, которой церковный институт нужен сугубо как инструмент массовой социальной морали и идеологии покорности и непротивления власти, которая должна оправдывать административный и олигархический беспредел.
Именно поэтому институту казённой церкви стала не нужна сермяжная правда жизни с критикой общественных и церковных пороков, а именно взяточничества (подношения), коррупции, карьеризма, бюрократизма, формализма, угодничества и др., которые снова пышным цветом расцвели и в государстве и в казённой церкви.
В итоге уже к 2010 г. церковный институт вновь стал в значительной мере олицетворением тех же самых пороков и проблем, какие имели место в РПЦ в конце 19-го века накануне революции. В настоящее время кризисная ситуация, складывающаяся в РПЦ, отличается от той, что была 100 лет назад тем, что проблемная ситуация в церкви не отдана стихии, а опирается мощь и силу тоталитарного государства, а потому ситуация искусственно сдерживается силой государственной власти и ужесточением внутрицерковной дисциплины.
Долго ли продержится это искусственное сдерживание без кардинальных изменений ?
Ответить на этот вопрос сложно, но многим людям, включая глубоко верующих и безгранично преданных Церкви, уже становится понятно и очевидно, что социальный институт церкви находятся в глубочайшем кризисе и стагнации, поскольку потерял правильный вектор своего развития, оторвался от корней святоотеческой и аскетической традиции, ушёл от правды с критикой и передовой социальных проблем.
Что грустнее всего, подконтрольный государству церковный институт вывел за штат всех активистов и неравнодушных священников, которые стремились к переменам и хотели изменений в церковной политике, позволяя себе критику складывающейся порочной ситуации.
Подводя некоторый предварительный итог, можно сказать о том, что одной из главных причин нынешнего печального состояния РПЦ, как социального института, можно считать усиливающийся разрыв между сакральным содержанием православия и его современной профанной формой.
В основе этого глубокого разрыва лежит та самая несовместимость позиций компетентного и духовного меньшинства с позицией некомпетентного душевного большинства, за которой лежит принципиальная нестыковка между исконным (аскетическим) святоотеческим православием и православием постсоветским (светским), как омирщённым и формализованным, в котором нарушен принцип духовного водительства и соборности.
Слова же о том, что «Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16; 18) для всех духовно зрячих означают создание не социального института мирской церкви, подконтрольной государству, а создание Церкви Христовой Небесной, как незримой Лествицы в Небо, по которой подвижники во все времена независимо от власти и существующей политики восходили, восходят и будут восходить от земли на Небо..
Поиск пустыни духа в своём собственном духовном сердце это и есть способ спасения сегодня в дни большого хаоса, смятения и лжи…
По материалам книги “Заметки о христианской психологии”, 2019 г.
