Предлагаем  Вашему  вниманию статью известного учёного, богослова  и философа Жана-Клода Ларше  на  тему  “Психические болезни в контексте христианского опыта”  из  книги “Исцеление психических болезней”, в  которой  он говорит  о принципиальной важности разграничения психических недугов органико-соматической  природы  и душевно-духовной. Ссылаясь на труды  святых отцов Восточной   Церкви, Жан-Клод Ларше приходит к выводу о бесспорных  преимуществах целостного т.е. соматико-духовного подхода к   пониманию  причин психических недугов и их исцелению.

*  *  *

Психически больной всегда вызывал у людей самые про­тиворечивые чувства, и отношение к нему менялось в зави­симости от эпохи или общества и часто — в одном и том же обществе. Одни воспринимали его как посланца из другого мира, посредника между людьми и божеством, объект уваже­ния и почитания, возвышая его до деятельности священника или достоинства пророка, а для других гораздо чаще он был недочеловеком, проводником или рабом темных сил, объек­том притеснений и изгнания из общества, которое могло выра­зиться в его изоляции, заточении и даже физическом устране­нии. Соответственно, природа и причина того, что мы обычно называем сегодня психическими болезнями, во все времена оставались трудноразрешимой проблемой. Нельзя упускать из виду, что психические заболевания затрагивают, если не при своем возникновении, то по крайней мере в своих прояв­лениях и, в любом случае, в тех вопросах, которые они вызы­вают, три параметра человеческого естества — физический, психический и духовный, и происходит это более непосред­ственно, чем при телесных болезнях. Однако эти три параме­тра редко учитывались вместе, когда их пытались объяснить. Обозревая историю «психиатрии» (понимаемой здесь в ши­роком смысле), можно констатировать, что ей всегда было очень трудно интегрировать сразу три параметра, и поэтому она рано оказалась разделенной на течения, которые пооче­редно превалировали. Современная психиатрия парадоксаль­ным образом остается носительницей этих различий, вмещая гетерогенные и даже противоречивые теории и терапии. Клас­сический учебник по психиатрии (Еу Н., Bernard P., Brisset С. Manuel de psychiatrie) констатирует, что в настоящее время со­существуют четыре основных типа теорий:

1.  органомеханистические теории, полагающие, что пси­хические болезни имеют органическое происхождение;
2.  психодинамические теории о бессознательном патоген­ного характера, которые рассматривают психические болез­ни как проявление бессознательных сил (Фрейд и его учени­ки, Юнг);
3.  социопсихогенные теории факторов среды, которые пред­ставляют психические болезни как исключительно психоло­гические патологические реакции на неудачные или трудные ситуации (англо-саксонская школа, Павлов) или на трудно­сти в общении, особенно в лоне семьи (Бейтсон, Вацлавик и школа Пало Альто);
4.  динамические теории об органическом происхождении, которые считают, что психические болезни представляют со­бой распад психического существа, а эта дезорганизация об­условлена органическими факторами (Джексон, Жане, Эя).

Эти различные теории являются принципиально взаимо­исключающими: первая отстаивает чисто органическую эти­ологию и отбрасывает все психогенные и социогенные фак­торы; вторая, выдвигая психогенные факторы, отказывается от всей органической базы психических заболеваний и, при­знавая важность некоторых относительных факторов, рас­сматривает их как эндогенные; третья, отбрасывая всякую органическую этиологию и всякое вмешательство бессозна­тельного психического, приписывает психические болезни исключительно экзогенным факторам; четвертая исключает такие факторы, как бессознательное, и, допуская органиче­скую основу психических болезней, не считает, что их сим­птомы зависят от нее прямо и механически, но признает гла­венствующую роль динамики психических сил в структуре и эволюции данных болезней. Иногда внутри одного и того же теоретического и практического направления можно най­ти значительные разночтения, расхождения и противоречия (это наиболее четко проявляется при рассмотрении отдель­ных видов психотерапии и даже психотерапии одного типа, например, фрейдовского психоанализа и юнговского психоа­нализа). Но в действительности многие психиатры прибегают на практике к эклектизму. И хотя в данных условиях невоз­можно проявить безукоризненное соединение, эклектизм ча­сто освобождает их от блужданий наощупь и, надо признать, иногда от всякого рода «кустарщины». Что касается резуль­татов, то, как было установлено, все терапии стоят друг дру­га. Это заставляет задуматься: факт, что такие гетерогенные методы, основанные на столь различных, даже противоречи­вых теоретических принципах, имеют сходный эффект, сби­вает с истинного пути логический принцип непротиворечия и может легко привести к мысли, что их эффективность зави­сит не от их специфичности, а от чего-то другого, например, от некоторого внимания, уделенного больному, от выслуши­вания и заботы, которые он мог бы отныне получать столь же эффективно и вне этой специальной медицинской среды. Если рассматривать негативные стороны, то можно сделать вывод о равной неэффективности этих различных терапий по отно­шению к природе, которая в таких случаях, по старому гип­пократовскому принципу, найдет в себе самой способы своего исцеления. Так, необходимо констатировать, что имеющиеся многочисленные терапии малоэффективны как при большин­стве неврозов, так и психозов. Психотропные лекарства воз­действуют на симптомы болезней, но в большинстве случа­ев не затрагивают их причин. Они приносят бесспорное об­легчение, сокращая патологические проявления, но в обмен происходит притупление и торможение внутреннее и внеш­нее, которые зачастую заставляют страдать больного в той же мере, что и сама болезнь.

Однако многие психиатры имеют мудрость видеть в этих лекарственных назначениях только вспомогательные средства, предназначенные прежде всего для расположения больного к основательной психологической терапии; но последняя при­меняется редко, а в противном случае — она редко заверша­ется успехом. Известно, что психоанализ, который составля­ет одну из самых разработанных психотерапий нашей эпохи, не вылечивает большинство больных, страдающих психоза­ми, и достигает в случаях с неврозами ограниченных успехов. Фрейд, впрочем, никогда не считал, что полное выздоровле­ние возможно, и многие психиатры скромно ограничивают свою практику одной целью — помочь больным принять их состояние и лучше переносить болезнь.

Разнообразие психиатрических теорий, конечно, затруд­няет договоренность об определении и классификации пси­хических болезней. По этому поводу существуют значитель­ные различия в зависимости от страны и от школы. Можно также смело утверждать, что «нет примеров классификации». Современное развитие психиатрии, не собираясь идти по пу­ти унификации или, по крайней мере, гармонизации, только подчеркивает эти различия и закрепляет разрыв. Что касает­ся проблемы дефиниции, то показателен пример с «шизофре­нией»: если во Франции это понятие подразумевает вполне определенную сущность, то англо-саксонская школа придает ему такой широкий смысл, что он вмещает почти все психозы и даже неврозы (классическое различие между этими боль­шими категориями болезней все время оспаривалось, в част­ности антипсихиатрической школой). Что касается проблемы этиологии, то показательное значение имеет аутизм: никогда еще не был столь оживленным спор между приверженцами психологической причинности и приверженцами генетиче­ской причинности.

Само понятие «психическая болезнь» представляет про­блему. Следуя антипсихиатрическому учению, развившемуся в 60-е гг., психическая болезнь — это миф (Сас), изобретение общества (Купер) и вовсе не является болезнью. Подчеркивая важность социальных факторов и факторов среды, психиатры психоаналитического англо-саксонского направления также были склонны упразднить представление о психической бо­лезни (Салливан). С другой стороны, в своей знаменитой ра­боте Мишель Фуко утверждает, что понятие «психические бо­лезни» появилось в результате того, что зарождающаяся меди­цинская наука неправильно присвоила себе «безумие», которое до этого было также неверно идентифицировано с «безрас­судством» и в этом качестве исключено социально значимым и господствующим разумом.

Отношение психиатрического института к психически боль­ным отражает эти расхождения и противоречия. При совре­менном положении вещей, как отмечают А. Эя и его соратни­ки, психиатрия «может только колебаться между двумя тен­денциями, которые то предлагают ей рассматривать болезнь более, чем больного, то заставляют ее более интересоваться больным, нежели болезнью».

Сама госпитализация подразумевает некую двойственность. Ф. Пинель, разрушая в 1793 г. цепи душевнобольных и обра­щаясь с ними как с больными, освободил их от положения отверженных, но они оказались заключенными в другие узы, юридические и больничные. Госпитализация и изолирование психически больных могут рассматриваться, с одной стороны, как формы приема для лиц, исключенных из своего семейно­го и социального круга, но, с другой стороны, они являются способами заточения, которое в глазах многих роднит боль­ничную среду в домах умалишенных с обстановкой карцера.

Изобретение нейролептиков могло показаться в этом от­ношении способом освобождения, но многие голоса под­нялись против замены смирительной рубашки на «химиче­скую смирительную рубашку». По части смягчения условий содержания госпитализированных больных и уточнения на­значений в каждом конкретном случае был достигнут боль­шой прогресс. Но преобладание в классической больничной среде органогенных теорий и химиотерапии часто приводит к ограничению там ухода за больными. Психологические про­блемы больного, рассматриваемые по логике этих теорий как эпифеномены, во многих случаях не являются предметом ка­кой-либо психологической терапии. Сам больной пользует­ся со стороны больничного персонала (часто слишком мало­численного и не подготовленного к указанной выше функ­ции) только ограниченным вниманием, направленным на выполнение назначений и удовлетворение его материальных нужд. Объяснение состояния больного медицинскими факто­рами приводит к рассмотрению и лечению в большей степе­ни болезни, чем самого больного. Конфискация его болезни врачом, считающимся единственным компетентным лицом, чтобы лечить состояние, где больной принимается за жерт­ву физико-химических факторов, которые не поддаются не только его воле, но и его сознанию, как зависящие только от медицинской науки, лишают последнего всякой возможности участия в своем собственном лечении и выздоровлении. От­части как ответная реакция против этого и зародились экс­периментальные терапевтические сообщества, которые бы­ли учреждены основателями антипсихиатрии в Англии (Ку­пер, Лэйнг), и движения критической психиатрии (Psichiatria democratica) в Италии (Базалья). В первом случае преследова­лась цель — сделать «больных» ответственными за их образ жизни и участниками касающихся их терапевтических реше­ний, а во втором — положить конец всем формам исключения больных из обычной социальной жизни и вовлечь их в нее, насколько это возможно. Но эти начинания, к несчастью, оста­лись второстепенными. Действительно, даже вне медицин­ского учреждения взаимоотношения с психически больным всегда трудны и проблематичны. Каждый раз он предстает не только как возмутитель социального и семейного спокой­ствия, но и главным образом как оспариватель установлен­ных ценностей, подвергая сомнению самим своим состояни­ем общепринятый критерий нормы и представляя угрозу ино­гда с трудом приобретенному и часто хрупкому равновесию лиц его окружения. Без сомнения, антипсихиатрия преувели­чивает, когда видит в психической болезни здравое оспари­вание социальной или семейной структуры, которая больна. Но справедливо, хотя бы частично, что, используя заточе­ние, медицинское учреждение отвечает на более или менее твердое желание со стороны общества, семейного круга или индивидуума, которые, чувствуя угрозу собственному рав­новесию и здоровью, хотят устранить психически больного. Психически больной — в высшей степени иной человек, ко­торого каждый воспринимает как совершенно отличного от себя, как чужака. Показательно, что в большинстве обществ он считается либо сверхчеловеком, либо недочеловеком (т.е. человеком, лишенным разума — отличительного человече­ского качества, или «сумасшедшим», подверженным нечело­веческим силам или избавившимся от свободной воли и ее проявления; оба случая одинаково характеризуют состояние человека, ставшего чуждым человеческому существованию), но редко обычным человеком.

Ввиду многочисленных проблем, которые еще сегодня вы­зывает, как мы видели, понимание безумия, лечение психиче­ских болезней и обращение с больными, целесообразно пока­зать вклад, пусть скромный, мысли и опыта древних христиан.

В то время как современная психиатрия предстает в зна­чительной степени разобщенной, как мы видели, противоре­чивыми теориями или теориями, претендующими каждая на исключительность своей точки зрения, интересно констатиро­вать, что христианская мысль выработала комплексную кон­цепцию психических болезней, которая распознает в их про­исхождении три возможные причины: органическую, демони­ческую и духовную. Эти три этиологии порождают различные и специфические терапии, что сразу позволяет констатировать полную ошибочность довольно распространенного между историками утверждения о том, что в христианстве безумие и психические болезни воспринимались только как бесовская одержимость. Все теории современной психиатрии кажутся во многих отношениях редукционными, а у концепции отцов Церкви есть то достоинство, что она учитывает три параметра человеческого естества: телесный, психический и духовный. И в то время как феномен безумия отсылает к самым глубин­ным сферам (это все более и более признается), даже к основ­ным человеческим ценностям, отцы Церкви всегда рассматри­вают его в зависимости от отношения человека к Богу и в свя­зи со становлением всего человеческого существа. Ссылка на духовный план указывает на их понимание этого и обеспечи­вает единство и связность концепции, несмотря на различные параметры, которые она объединяет, и вопреки впечатлению раздробленности, которое может возникнуть сначала. С этой точки зрения тезис о том, что византийское общество имело лишь бессвязные представления о безумии и не располагало общепринятой системой терапии, кажется спорным.

Во-первых, отцы Церкви без колебаний относят некото­рые формы психических болезней к органическим причинам и применяют к этим заболеваниям современную им терапию.

Необходимо это учитывать, хотя замечания отцов Церкви на эту тему малочисленны, их концепции, соответственно, ка­жутся рудиментарными, а теории и практики той медицины сегодня устарели. С одной стороны, здесь есть противоречие существующему предрассудку, что при объяснении психи­ческих болезней христианская концепция допускала только сверхъестественные силы. С другой стороны, поправка, ко­торую отцы Церкви сочли нужным внести в чисто натурали­стическую концепцию современной им медицины по поводу безумия, сохраняет свою актуальность, так как эта концепция еще и сегодня характеризует органомеханистическую психи­атрию, которая являет себя наследницей гиппократовской ме­дицины по этому пункту. В противовес концепции, которая полностью сводит психическое заболевание к телесной болез­ни, они допускают существование психического фактора. Но, основываясь на антропологии, где душа, будучи тесно связан­ной с телом, сохраняет от него некоторую независимость, они утверждают, что психические болезни с органической при­чиной являются более расстройствами телесного выражения души, чем самой души. Это важно, так как позволяет даже в теоретическом плане утверждать, что идентичность чело­веческого существа сохраняется, а в практическом плане это подтверждает то абсолютное уважение, которое ему подоба­ет. Во-вторых, отцы Церкви утверждают, что возможна демо­ническая причинность, которая проявляется непосредственно через психику или использует тело как посредника.

Такая концепция, с одной стороны, может показаться шо­кирующей для современного сознания, которое помнит бес­численные беззаконные жертвы и мрачные процессы над ведь­мами, происходившие в Европе XVI–XVII вв. Однако концеп­ции и практики отцов Церкви не имеют с этим ничего общего: мы покажем, что бесноватый рассматривается ими не как со­общник диавола, а как жертва, которой поэтому необходимо внимание и особенная забота.

С другой стороны, эта концепция о демонической этио­логии может показаться архаичной и устаревшей. На Западе роль бесовской силы в наши дни если не игнорируется, то по крайней мере преуменьшается многими, в том числе и хри­стианами, несмотря на многочисленные ссылки в Писании, в литургических текстах, в сочинениях отцов Церкви и агио­графических рассказах.

Однако за исключением некоторых присущих эпохе фак­торов эта концепция не кажется нам утратившей свою зна­чимость.

В первую очередь, мы увидим в отношении психических заболеваний то, что мы уже констатировали для телесных бо­лезней, а именно — в Евангелии и у святых отцов объясне­ние через демоническую причину не игнорирует естествен­ные причины, как это часто утверждается, так как одинако­вые болезни объясняются в зависимости от обстоятельств либо первой причиной, либо последними. Приходится кон­статировать, что некоторые психически больные ссылают­ся в своих разговорах на присутствие в них, по крайней ме­ре в отдельные моменты, посторонней силы, которая натал­кивает их помимо воли на определенные мысли, слова или действия. Некоторые из них представляют эту силу, которая ясно диктует негативное поведение по отношению к ним са­мим и/или к другим, доходящее до убийства или самоубий­ства, как демоническую сущность. Американские психиатры, обеспокоенные постоянством и схожестью этих упоминаний у индивидуумов из разной социокультурной среды, иногда нерелигиозной, были вынуждены порвать с натуралистиче­ской традицией, которая отказывается видеть в этих рассуж­дениях что-либо иное, кроме бреда, и поэтому не относится серьезно к их содержанию. В качестве рабочей гипотезы они решили рассматривать эти рассказы об общении с бесовски­ми силами как истинные, иными словами, как будто они со­ответствовали объективной реальности. Один из них, пере­писав, изучив и сопоставив «голоса», которые, по словам па­циентов, они слышали, констатировал, что эти «послания» не имели хаотического, неустойчивого и беспорядочного харак­тера, который можно было ожидать от психологической дезо­риентации, но казались соответствующими совершенно опре­деленному, логичному и связному замыслу и представляли из себя идентифицируемую структуру (pattern), которая могла бы существовать независимо от самих пациентов. Несмотря на смелость гипотезы, из этого учения, которое ограничивается только описательным планом, конечно, нельзя сделать заклю­чение о реальном существовании бесовских сил, как их пред­ставляет христианская традиция. Но поразительно, насколько похожи между собой по своим свойствам данная выявленная исследованием структура и то, что христианская традиция подразумевает обычно под бесовскими силами. Одно из са­мых очевидных бесовских действий — это побуждение к бес­стыдным поступкам и постоянная склонность к вредительству. Поэтому епископ Хризостом, представив новые направления в психиатрических исследованиях, заключает: «Мне кажет­ся, что было бы плодотворным… переоценить патристиче­скую космологию Восточной Церкви и извлечь из нее психоло­гическую модель, которая бы включала реальность бесовских сил и воздействие их на человеческое поведение как нормаль­ное, так и патологическое».

В-третьих, отцы Церкви допускают, что у психических бо­лезней существуют духовные причины. Духовную этиологию обычно определяют как ту или иную страсть, развивающую­ся в обостренной форме. Эта этиология очень важна, так как она затрагивает большинство неврозов современной класси­ческой нозографии, так же, как и некоторые формы психозов. Например, поведение, которое современная психиатрия обо­значает как «переоценку» или «гипертрофию я», — симптом, наблюдающийся при большинстве неврозов и вызывающий многие трудности во взаимоотношениях (в наивысшей степе­ни он представлен в параноидальном психозе, в меньшей — в истерическом неврозе). Этот симптом явственно находит со­ответствие в гордыне, как ее описывают отцы Церкви. В том же ряду находится «нарциссизм», как его принято называть со времени Фрейда. Он также соответствует этой страсти, но еще более тесно соотносится с первоначальной страстью са­молюбия (страстная любовь к самому себе и, в первую оче­редь, к своему телу). Беспокойство и тревога, присущие боль­шей части психозов и всем неврозам, легко могут быть отнесе­ны к страстям страха и печали, как их понимает христианская восточная аскеза. Агрессивность, которая также свойственна большинству неврозов и некоторым психозам, может быть соотнесена со страстью гнева в том широком смысле, какой ему придают отцы Церкви. Астения, общий симптом многих психических болезней, довольно точно соответствует одной из основных составляющих страсти уныния. Также можно увидеть прямую связь между фобическими неврозами, кото­рые классифицируют как «мучительные страхи», и страстью страха. Невроз тревоги может быть легко рассмотрен в рам­ках этой же страсти страха и страсти печали. Меланхоличе­ский психоз имеет явную связь, с одной стороны, с унынием, а с другой — особенно с отчаянием, крайней формой стра­сти печали. Нозография и терапия духовных болезней, разра­ботанные отцами Церкви, также представляют сегодня очень большой интерес.

Во-первых, в них накоплен опыт многих поколений аскетов, которые, с одной стороны, изучали человеческую душу в ее малейших тайниках и достигли необычайно тонкого и глубо­кого знания ее, а с другой стороны, на протяжении всей жиз­ни старались ее смирить и преобразить, приобретая уникаль­ный и действенный опыт.

Во-вторых, они рассматривают человека во всей сложности его природы, учитывают многочисленные параметры его су­щества и те проблемы, которые ставит перед ним сама жизнь (а именно — в чем ее смысл), основное предназначение чело­века и его отношение к Богу. Важность этих факторов в этио­логии и терапии психических болезней была недавно заново открыта течением экзистенциальных психотерапий.

Связь двух грехов — уныния и печали — с различными формами депрессии очевидна и не преминула в последние го­ды привлечь внимание некоторых психиатров, которые оказа­лись способными воспринять тонкость, глубину и богатство анализов, предложенных отцами Церкви.

На самом деле эти две названные болезни служат показа­тельным примером.

Хотя жертвами тоски и депрессии в мире становится бо­лее двухсот миллионов человек, они чаще всего не получа­ют никакого иного ответа на свои недуги, кроме химического вмешательства. Если некоторые из этих болезней имеют бес­спорно органическую причину и оправдывают подобную те­рапию, то большинство из них, это признается всеми, зависит от того, что обычно называют «жизненными затруднениями», иначе говоря, от экзистенциальных проблем, перед которы­ми классическая психиатрия остается абсолютно бессиль­ной. Очевидно, что эти проблемы в большей части отсылают к духовной сфере, которую рассматривают отцы Церкви. Их нозологические и терапевтические концепции кажутся здесь совершенно уместными, так как затрагивают, вне различий социального и временного контекста, универсальные пара­метры человеческого существования, трудности, с которыми встречаются все люди, когда хотят гармонизировать свой вну­тренний мир, придать смысл жизни, определить свое бытие и деятельность по отношению к ценностям, исчезновение ко­торых, как соглашаются многие психиатры и психологи, спо­собствует в наши дни возрастанию умственных расстройств и непосредственно феноменов тоски и депрессии.

Кроме того, нам кажется, что отношение к «сумасшедшим» у духовных людей, движимых христианским идеалом мило­сердия и их опыт сохраняет актуальность и может быть при­меним во взаимодействиях с психически больными, так как позволяет понять, как должен принимать таких больных мир, где, как мы подчеркивали, их отличие остается тревожащим и вызывает еще очень часто непонимание и отвержение. В на­ши дни чаще всего заточение является единственной возмож­ностью, которая им предоставляется, и даже в специализиро­ванных клиниках они во многих случаях рассматриваются как «пациенты», для которых единственным возможным лекар­ством считается медицинский подход. На деле такой подход помещает их в объективную ситуацию запущенности, равно­значную «хронической форме болезни».

Забота святых отцов, таких, как преподобный Феодосий, об активном вовлечении психически больных в процесс их выздоровления свидетельствует об уважении к ним, о дове­рии, об отказе рассматривать их как простых пациентов, пол­ностью подчиненных власти терапевта или зависящих от ре­зультатов внешней терапии. Такой подход близок новейшим исследованиям, напоминая во многих отношениях попытки, которые предприняли ранее упоминавшиеся «терапевтиче­ские сообщества». Такой подход позволяет полнее сочувство­вать их бедам, максимально приблизиться к ним, чтобы удоб­нее было прийти им на помощь, уподобляясь в этом апостолу Павлу, который сказал: «… для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, что­бы спасти по крайней мере некоторых» (1 Кор 9: 22).

Из книги “Исцеление психических болезней” Жан-Клод Ларше

Скачать книгу в  формате PDF >>>