Детство

Мои родители пришли к вере в конце 80-х — начале 90-х годов. Первые мои религиозные опыты в 5-6 лет — это совместная молитва дома и присутствие на литургии. Одно из ярких воспоминаний: на службе сильно болели ноги из-за плоскостопия, а как хорошо известно всем по-настоящему воцерковленным людям, сидеть во время длинных служб можно, только когда царские врата закрыты, даже если ты ребенок. Хорошо, что мои родители чуть позже узнали, что также нельзя сидеть во время литургии верных, даже если врата закрыты. Но как ребенок я просто присутствовал на службах, у меня не было какого-то отвращения или сопротивления, постепенно я стал воспринимать это как часть жизни.

Помимо посещения служб отец с матерью начали активно соблюдать посты, праздники, читать книжки, посещать воскресную школу для взрослых. Наверное, им было интересно, и, возможно, тот извод религии начала 90-х давал ответы на вопросы, которые они так долго искали. Мне, как человеку, который был в религии с самого детства, трудно понять ощущение человека, который до этого жил в серой советской действительности конца перестройки, а потом внезапно попал в «настоящую церковную» реальность с иконами, службами, постами, чудесами, святыми, богом, в конце концов. Наверное, это как оказаться в настоящей сказке или в Зазеркалье. Проблема в том, что вся эта сказочная церковная реальность тянула за собой соответствующие мировоззренческие установки, которые было трудно сочетать с нормальной человеческой жизнью.

«Чернота»

Во-первых, помимо понятия бога и прекрасной религиозной «милоты» в жизнь церковного человека того времени входила и всяческая чернота: дьявол, бесы, соблазны, искушения, порча, сглаз, посмертные мучения, ад и т.д. Религиозное сознание было глубоко раздвоенным: постепенно жизнь и все вокруг становилось черно-белым, обо всем можно было мыслить только в категориях богова и дьяволова. И граница между священным и профанным должна была проходить очень четко, рассекать абсолютно все до самой последней мелочи. Например, в церкви нельзя было класть руки в карманы, это было неправильно (сейчас даже не помню почему). Не только в церкви, но и дома нельзя было сидеть, скрестив ноги, так как эта «горделивая» поза, а к чему гордость приводит, сами знаете. Мой самый любимый запрет: нельзя упирать руку в бок, потому что «через нее бесы летают». Нельзя колоть хлеб вилкой, потому что хлеб — это образ тела Христова, а таким образом я как бы причиняю страдания самому Христу. Это примеры, как «трансцендентное зло» ощутимым образом входило в жизнь верующего человека.

Но и «трансцендентное добро» также было очень материально в представлении неофита: причастие, святая вода, иконы, мощи, ладан, и благодать перехлестывает и начинает просто бить ключом у человека, который сподобился ее получить. Например, в моем детстве существовал запрет на мытье посуды после причастников и, простите, плевки в день причастия, так как тело и кровь Христа коснулись рта и находятся внутри причастившегося, поэтому после еды причастники должны были не мыть посуду до заката солнца. А запрет на плевки меня реально напрягал. Припоминаю, что даже в исповеди как-то писал, что я «плевал после причастия».

Проблема в том, что, будучи ребенком, я более ярко воспринимал черноту, а не «милоту», потому что чернота, если хотите, более зрима и больше захватывает воображение. Бог, святые и все такое где-то далеко, а вот демоны, как меня учили и как я вычитал из книжек, стерегут каждый мой шаг и следят за каждой моей мыслью. Все эти разговоры о том, что бог ко мне ближе, чем рубашка к телу, — это абстракция для ребенка. В итоге получалось как в песне у Константина Никольского, когда «зло старается пуще добра».

В связи с этим интересна тема порчи, сглаза и влияния темных сил, хотя в нашей семье это расцвело уже в пору моей юности, а не детства. Но даже в детстве было очень страшно потерять нательный крестик во время игр на улице, потому что мать говорила, что «посмотрит какая-нибудь бабка и наведет сглаз». С течением времени «какая-нибудь бабка» превратилась в «каждую бабку», то есть буквально каждая пожилая женщина превращалась в глазах матери (и моих) в ведьму или колдунью, способную нанести непоправимый вред. Все знакомые пенсионерки по соседству подпадали под эту категорию. С одной стороны, это доказывает магический и исключительно материалистический характер народного православия, и наша семья была не единственной жертвой этой паранойи, а с другой стороны, само понятие порчи и сглаза — это отличный инструмент для снятия с себя абсолютно любой ответственности за все в жизни: нет денег — навели порчу на деньги, нет работы — порча на работу, болезнь — сглаз или порча от соседей и так до бесконечности.

Конец света

Другим немаловажным аспектом было ожидание конца света. Нет, мои родители не были членами «истинных православных церквей» и другими эсхатоложниками, которые уходили в подвалы, чтобы спастись от антихриста. Они были в церковном мейнстриме, но церковный мейнстрим был тогда именно таким. Уже позже я прочитал книжку «Россия перед вторым пришествием» и понял, что русские ожидали конца света постоянно, но тогда мне казалось, что зарево настоящего эсхатологического пожара озаряло мир именно в ту эпоху: развалился Советский Союз, политические нестроения в России, войны на территории бывших республик и в Чечне, в мире тоже творится непонятно что. Это ли не предвестие грядущего конца? В воскресной школе для взрослых молодой священник рассказывал родителям про близкий апокалипсис и вообще всячески пугал распространенными тогда православными пугалками. Однажды я спросил у матери, когда наступит этот самый конец света, а она ответила, что осталось лет 20. Мне тогда было где-то лет 7. В моей голове очень сильно отложилось, что до 27 лет я вряд ли доживу, и это эсхатологическое зарево горело во мне на протяжении всей моей долгой религиозной жизни.

Книги

Также отдельно стоит рассказать про книги. На неокрепшие и голодные умы бывших советских граждан полился огромный поток информации, среди которого была струйка «церковного возрождения» в виде репринтных изданий многочисленной и разнообразной православной литературы XIX века. В нашем доме этот поток превратился в большое болото, в котором оседало почти все, что продавалось в те времена в церковной лавке, включая книги, иконы, аудиокассеты и неизменные церковные календари с портретом патриарха Алексия II. Оцерковливание шло со всех сторон — визуальной (родители записывали на видеомагнитофон православные службы и передачи, которые транслировали по телевизору, плюс в доме было много икон, горели свечи и лампады) и звуковой (нормативные церковные песнопения плюс знаменитые унылые «духовные» песни под гитару иеромонаха Романа и иже с ним).

А так как я с детства любил читать, то перечитал многое из того, что тогда предлагали церковные издательства (фактически я прочитал все, просто толстые репринтные издания «Путей русского богословия» Флоровского, «Аскетические опыты» Брянчанинова и другие «умные» книжки я прочитал позже). В детстве же мне нравилось читать тонкие книжицы с яркими обложками про древних святых или старцев эпохи революции и советских времен. Истории про новых святых XX века тогда только-только стали появляться, мне очень нравились сборники «Православные чудеса XX века». Я верил всему до последнего слова. Там описывались чудеса совсем недавнего времени, и это еще раз доказывало явное участие трансцендентных сил в нашем мире. Причем, если взять, например, знаменитое жизнеописание Матронушки (я помню обложку первого издания с березками) и большинство остальных историй, то там описывались почти исключительно темные трансцендентные силы, и это весьма характерно. Составители этих сборников с большим удовольствием постулировали присутствие демонов в нашем мире, потому что с их точки зрения демоны безусловно доказывали существование бога, и истории про них помогали делить мир на святое и бесовское.

Насколько я понимаю, именно через переиздания старых книг (и составление новых, конечно) в православный мейнстрим изначально проникли те идеи, которые сейчас так уродливо расцветают в государственно-церковном официозе. Помню, что много читал белоэмигрантской литературы, пропитанной монархическим духом, сожалением о былых прекрасных временах «святой Руси» и надеждой на их возврат. Тогда же стали набирать обороты эсхатоложнические опусы про грядущего антихриста, ИНН, последние времена и т.д. Особенно поразило мое воображение книга «Число зверя. На пороге третьего тысячелетия» с характерным подзаголовком «Записки современного врача-священника об экстрасенсах, колдунах, влиянии телевидения и оккультных наук на наше здоровье». Запомнилась наводящая ужас красно-черная обложка с темным бесом в центре. Вполне себе духовное чтиво для настоящего православного ребенка.

Другие книжки были того же духа. Причем все это было хорошо сдобрено русской идеей. Постоянно транслировалось, что русские — народ-богоносец, и если не будет русских, то по предсказаниям многочисленных старцев придет антихрист, ну и кранты тогда полные всем. Тогда только начала подниматься тема жидомасонского заговора, в огромных количествах издавался Сергей Нилус, и я взахлеб читал «Протоколы сионских мудрецов». Все это прекрасно вписывается в черно-белую картинку, где православные русские — хорошие, все остальные — враги, пытаются поработить наш богоизбранный народ, любая война русских — за православие и бога, любое выступление против русских — против бога, за дьявола. Потрясающая сосредоточенность на себе и обожествление своей национальности.

Это то, что касалось преломления современности в церковном мировоззрении. Но еще ведь была «золотая эпоха» церковного предания, накопленный за столетия опыт, который вылился в творения отцов и жития святых. Жития прекрасны как агиографические памятники, но ужасны, если воспринимать эти художественные мифы как руководство к действию. Очень яркое впечатление на мое детское сознание производили рассказы о мучениках. Теперь я прихожу к выводу, что не только мое сознание было детским в то время. С тех самых пор в течение почти 30 лет я бессчетное количество раз слышал, как с амвонов священники торжественно-грустным голосом вопрошали: «А способны ли мы так же воспринять страдания за Христа, как это делали мученики?» Истории про колесования отроков и отроковиц, про сдирание заживо кожи, утопление в раскаленной смоле, четвертование, раздирание животными на аренах приводили в священный ужас. С детства я начал понимать, что вопрос про страдания за Христа не праздный, и настоящему верующему не получится пройти по жизни легко.

Тема литературы 90-х годов очень важна потому, что на ней воспитывали детей, как это было со мной, ее читали и впитывали ее идеи взрослые, в том числе и сами священники, которые потом передавали все это прихожанам в проповедях, разговорах, исповедях, а затем это транслировали одни прихожане другим и так до бесконечности. Полностью описать хотя бы основные установки того времени не представляется возможным, поэтому перечислю просто то, что больше всего повлияло на меня: единственно верное мировоззрение — религиозное; единственное верное религиозное мировоззрение — православное; мир вокруг во зле лежит, и лучший выход — монастырь; надо себя во всем винить и беспрекословно слушаться пастырей; конец света близок и надо «спасаться»; таинства и жизнь в церкви — ответы абсолютно на все вопросы; русская вера — самая правильная; спастись можно только через страдания; молиться можно только на церковнославянском; те, кто живет по новому стилю, подлежат анафеме; радости на этой земле не будет, но будет радость на небесах, если не попадешь в ад, но попасть на небеса очень трудно, поэтому вероятность попадания в ад чрезмерно велика; спасаются единицы из миллионов, поэтому вряд ли вообще в рай попадешь; все, что говорится в церкви — истина в последней инстанции. Интересно, что в этих установках про бога нет ничего. Каждое из этих убеждений стало частью меня. Ни одно из них я не мог поставить под сомнение: у ребенка нет эффективной защиты против того бреда, который несут взрослые.

Старец

Одна из наших знакомых окормлялась у старца, к которому нужно было ездить в другой город. Через какое-то время родители тоже стали его духовными чадами. Иногда старец приезжал в наш город, и тогда я тоже его посещал, чтобы получить благословение. Это был действительно бескорыстный и тонкий человек, который внимательно общался со своими духовными детьми, и большинство людей, которые посещали его, говорят о том, что от него шла настоящая любовь к человеку. Возможно, многие вообще впервые в жизни получили опыт любви к себе именно от него. В его манере общения не было никакой авторитарности и безапелляционности, если кто-то спрашивал совета, почти всегда он говорил «возможно», «следует», «было бы хорошо». Сам себя старцем он никогда не называл. Люди приезжали к нему сами, так как чувствовали, что от него исходит какая-то духовная мудрость и любовь. Думаю, что многие святые были людьми именно такого плана — у них была нравственная, религиозная и духовная одаренность (или, скорее всего, гениальность), и это не заслуга самого человека, как и музыкальная гениальность. Да, нужны усердие и труд, но уровня Моцарта или Баха достигают единицы именно из-за редкости сочетания врожденной гениальности и соответствующих внешних условий. В этом, кстати, одна из проблем русского православия: если в музыкальной школе или консерватории от пианиста не требуют быть Чайковским или Рахманиновым, то в религии человек должен быть «святым» если не уровня «преподобных», то на худой конец хотя бы «блаженных». И обычный церковный человек мучается все время и корит себя, что он «не такой», хотя все это так же абсурдно, как если бы выпускник музыкальной школы до конца своих дней корил бы себя, что он не достиг и толики гениальности Ференца Листа.

На дворе была середина 90-х, жизнь была несладкой для всех. Старцу давали деньги обеспеченные чада, а он потом их раздавал или в виде еды или финансовой помощи всем остальным. Наша семья также получала подобную помощь. Очевидно, что тяжело было и эмоционально, и многие искали утешения и совета от старца, который всех выслушивал. Думаю, это действительно был подвиг. Про психологов тогда никто не знал, люди шли решать не только духовные, но и психологические и житейские проблемы, просили «благословения» на какие-то дела. Кроме того, шла молва о прозорливости, поэтому часто приходили и с деловыми вопросами.

Все это очень интересные явления духовной и социальной жизни церкви. Ведь получив на что-то «благословение», человек получал с определенной точки зрения «визу бога» на какое-то дело, обретал уверенность. С одной стороны, это облегчало жизнь, с другой, возникала зависимость от этого постоянного облегчения. Можно было постоянно скидывать бремя решения проблем на кого-то и совершенно сложить ответственность за свою жизнь, так развивалась духовная созависимость и инфантильность. Возможно, для многих духовных чад старец был неосознаваемой «заменой бога». Люди постепенно отказывались думать самостоятельно и уже даже самые мелкие дела делали только «по благословению» (съездить куда-то по делам, сделать какую-то бытовую покупку). И естественно, что в головах чад логическая цепочка «благословение старца равно воле бога» приводила к тому, что «нарушать» благословение нельзя, это значило идти против воли бога.

Среди его чад ходили устрашающие рассказы о том, как кто-то или нарушил благословение или не спросил его на какое-то важное дело, и почти немедленно подвергся или смертельной опасности или каким-то серьезным «искушениям». Вокруг создавался определенный свод легенд, правил, норм, моделей поведения, которые передавались через соответствующие рассказы и укреплялись тем, что вычитывалось в книжках про «послушание».

В каком-то смысле, быть духовным чадом старца или просто религиозным человеком — это такая интересная игра. И если ты взрослый человек, то можно играть в нее сколько хочется. Но когда правила этой сказочной игры передаются ребенку как истина в последней инстанции, возникают проблемы. Например, помню, что в детстве я неплохо играл в шахматы, выступал за клуб, но с определенного момента мне запретили это делать, так как в шахматах присутствует «азарт», а «азарт от дьявола» (эта логическая цепочка напоминает мне другую, которую на полном серьезе вывел один мой верующий знакомый: церковные песнопения хорошие? — Хорошие. — Музыка Pink Floyd похожа на церковную? — Похожа. — Значит, курить траву хорошо, потому что Pink Floyd курили, когда сочиняли свою музыку).

Также необходимо учитывать, что старец был человеком своего времени и социального круга (советское православие, члены которого чувствовали себя в осажденной крепости, окруженной сплошными врагами), поэтому разговоры о конце света все-таки были (хотя и не совсем радикальные, а в духе «если не придет в ближайшее время православный царь, то придет антихрист»). И советы он давал, исходя из своего опыта, в том числе и церковного, что достаточно сильно повлияло на мою жизнь.

Депрессия

Несмотря на пламенную религиозность, мой отец не мог справиться со своим алкоголизмом и скатывался в болезнь все дальше. Он становился все агрессивнее, жить с ним было опасно, денег дома почти не было. Мать хотела от него уйти, но «старец не благословлял», насколько я понимаю, именно из-за общецерковного представления о том, что женщина должна терпеть и, наверное, таким образом «зарабатывать себе венец» в семейной жизни. Частично благодаря этому мое детство было буквально адом с постоянными запоями, скандалами, ужасом, побегами матери от разъяренного отца и возвращением к нему, и я тоже «заработал себе венец», но другого плана.

Венцом алкоголизма и фанатичной религиозности в семье для меня стала депрессия. Я тогда еще так это не называл, но состояния тоски, отчаяния, безысходности и бессмысленности в 13-14 лет стали занимать очень большую часть моего времени. Я видел, что с другими такого не происходит, они могут жить и чувствовать себя иначе, я же не мог ничего поделать со своим состоянием. Как известно, по-церковному это называется «грех уныния». И с этим надо было что-то делать. Я знал только один выход — религиозный.

Так как до этого я уже читал «Откровенные рассказы странника» и пытался делать то, что там написано, плюс знал о современных исихастах (читал мемуары монаха Меркурия «В горах Кавказа»), то у меня сложилось убеждение, что Иисусова молитва — это ответ на все внутренние вопросы и нестроения. Я стал ее активно практиковать. Не помню, сколько прошло недель или месяцев, но это сработало. Однажды я шел по улице, читал молитву и вдруг понял, что «уныние» мое ушло. Стало как-то легко и радостно. В семье был жуткий кавардак, но внутри у меня было хорошо благодаря молитве, поэтому я решил, что религия — это действительно решение всех проблем.

Духовная жизнь

Это один из поворотных пунктов в моей жизни. С тех пор в течение последующих 20 лет я свято верил в то, что в случае любых проблем единственный правильный выход — более глубокий уход в религию. Благодаря этому убеждению, когда в моей жизни возникали кризисы, и я фактически опускался на дно, религия всегда помогала мне это дно пробить и опуститься еще ниже.

Но тогда я думал, что нашел волшебное средство, поэтому удвоил свои усилия. И до этого момента мы строго соблюдали все праздники, раз в месяц причащались, постились в пламенном неофитском духе: если слышали, что сверху хлебный батон мажут яйцом, то в пост его не ели, а если в шоколадке в составе не было молока и яичного порошка, тогда ее можно было и в пост есть. А тут я решил причащаться каждые две недели (с благословения старца). И если церковные люди постятся все 4 больших поста, плюс по средам и пятницам почти круглый год, то по традиции перед причастием надо было поститься еще и в субботу.

Тема причастия и исповеди в жизни православных особая, и подход к ней особый. Самое главное — подготовка, которая заключается уже в упомянутом посте, посещении вечернего богослужения и вычитывании достаточно большого правила перед причастием. По идее, надо прочитать последование ко причащению, каноны покаянный, Богородице и ангелу-хранителю. Вместе с полными утренними и вечерними молитвами и вечерней службой все это занимает точно больше половины дня (если читать внимательно).

Из забавного помню, что утром в воскресенье нельзя было чистить зубы, чтобы, проглотив зубной пасты, не нарушить евхаристический пост.

Ну и конечно абсурд исключительно русского православия XX-XXI веков — обязательная исповедь перед причастием. Я всегда готовился по «Восьми главным страстям» Игнатия Брянчанинова, так как это было первое пособие «в помощь кающемуся» в нашей семье. Как и остальные писания Брянчанинова, эту брошюру отличал возвышенный стиль и наличие таких грехов, как скоктание, малакия и тайноядение. Собственно, каждый раз вместо метанойи, которая вроде бы должна была быть (ну хоть когда-нибудь!), у меня получался отчет о проделанных грехах, который за все годы религиозной жизни никак не изменился по составу, разве что за исключением того, что к концу исчез пункт «не слушался родителей».

Некоторых это заставило бы задуматься о методах, которые предлагало мне православие (молись, кайся, причащайся — вот ответы на все вопросы), но не меня. У меня в голове не было и мысли о возможных сомнениях относительно методов и обрядов, ведь я все религиозное воспринимал как божественное откровение. При этом «благодать» после причастия ощущалась сильнее, если «больше нагрешил», то есть были какие-нибудь «тяжелые грехи» (особенно блудные), и ее было меньше, если грехов было меньше. Это были такие психологические качели между виной, стыдом и облегчением: чем сильнее качнешь в сторону вины и стыда, тем сильнее облегчение и «прощение» от бога. Тогда я так этого не понимал, но если было мало «грехов», вместо того, чтобы радоваться, я начинал выискивать в себе что-нибудь. Помню, написал в исповеди, что «пел песни, противоречащие евангелию», разумея под этим безобидные «Прогулки по воде» Nautilus Pompilius.

Таким образом эта широко распространенная духовная практика частой исповеди закладывала привычку к постоянному самобичеванию, слежке за собой, самообвинению. Фактически, это была основа «духовной жизни», как ее сегодня понимают в церкви, и вся она заключалась просто в раскачивании психологических качелей вины и магической веры в абсолютную силу причастия, которое способно «спасти» человека. Главным тезисом было — «перед смертью причаститься любой ценой», а так как смерть могла застать в любой момент, надо было причащаться как можно чаще. Ты мог прожить какую угодно жизнь, но если перед смертью ты причастишься — ты спасен, а также верен и обратный тезис — если ты прожил «духовную» жизнь, но перед смертью не причастился, тут уж никто не знает, что тебя ждет за гробом в этом случае. Сам виноват, как говорится. Все это прекрасно выразил иеромонах Роман в своих унылых песнях: «Что еще искать мне в жизни этой? Дай мне православным умереть». Эти слова стали девизом всей моей последующей религиозной жизни.

В итоге набор духовных средств включал следующее: причастие плюс исповедь, ежедневные утренние и вечерние молитвы, ежедневное чтение евангелия и апостола, чтение молитв до и после еды, регулярное посещение богослужений, посты, редкие посещения старца, чтение духовной литературы, чтение Иисусовой молитвы, «блюдение помыслов». Все остальные типы духовности, которые не практиковались в церкви, были запрещены. Также были запрещены и виды духовности, которые в церкви практиковались, но могли привести к «прелести». За это отдельное спасибо Брянчанинову и его популяризатору Алексею Осипову. Их тезис: «высокая» духовность не для всех, а только для подвижников, мирянам же главное — ви́дение своих грехов. Если ты отступаешь от протоптанной дорожки, то ты находишься в «прелести», а это верная гибель. Отсюда отсутствие творческого подхода, подавленность, необходимость следовать единственно правильному «духовному» пути, скука. Скучно становилось из-за того, что вся твоя религиозно-духовная жизнь была расписана практически до конца жизни. Если отступишь от этого — можешь потерять спасение, а если, не дай господь, что-то сам начнешь выдумывать — то и погибнуть можешь, попав в лапы сатаны.

Я строго следовал по этому пути и не мог помыслить об ином. Свято верил в то, что существует единственно правильная «духовная жизнь», и пытался понять, «как на нее настроиться». На фоне семейного ада религия давала успокоение и какую-то основу в жизни, хотя и требовала взамен больших жертв. Я подчинил свою жизнь жесткой системе, которая в обмен на определенные ортопраксические и мировоззренческие установки обещала решить все мои проблемы. Существенный минус этой системы — невозможность проверить ее результативность. В качестве успешных примеров приводили художественно обработанные мифические жития святых, примеру которых надо было следовать. При этом проверить действенность других систем (неважно каких, религиозных, мировоззренческих, духовных) было нельзя, так как православные говорили — только у нас истина, адепты других взглядов попадают в ад. Получалось, что если ты ошибешься и решишь выбрать какую-нибудь другую систему, то ты 100% погибнешь. В итоге у меня в голове выстроилась четкая логическая цепочка: цена ошибки — вечная смерть. Тут уж явно не место для какого-либо творчества или поиска.

Также получалось, что если система не работает для тебя, то проблема не в самой системе и ее методах, а в тебе самом. Все эти установки почти идентичны так называемой «вере в справедливый мир», который описывал М. Лернер, или «Великий план», как его называет Дороти Роу. Согласно этой идее, мир устроен справедливо, и люди в жизни получают то, что заслуживают в соответствии со своими личными качествами и поступками: хорошие люди награждаются, а плохие — наказываются. Иными словами, с хорошими людьми происходят хорошие вещи, а с плохими людьми происходят плохие вещи. Так маленький ребенок из алкогольной или другой неблагополучной семьи, вокруг которого происходят семейные скандалы и избиения, начинает считать с младенчества, что он плохой. И если со мной в религии происходят «плохие» вещи, значит я «плохой». Виноват именно человек, а не система.

А «плохие» вещи со мной происходили — временами я «впадал в блуд», и возвращалось состояние (или «грех») «уныния». Я жил в иллюзии, что «настроюсь» на правильную «духовную жизнь», но реальность была другой. Я был обычным человеком со своими отрицательными и положительными чертами, только если другие обычные люди в целом принимали себя такими, какими они были, я принять свои отрицательные черты («грехи») не мог, потому что они «лишали меня спасения». На дворе была середина 2000-х, а я жил под лозунгом неофитских 90-х: все или ничего, православие или смерть. В итоге обо́житься и стать святым у меня не получилось, но мне было трудно это признать.

Я ушел в жертву и стал «страдать». Мерой моего страдания была пропасть между моим представлением об обязательной святости для того, кто хочет спастись, и моей реальной жизнью. Снова вернулась вина, только многократно усиленная религиозностью, ведь теперь я знал «путь спасения», но не следовал по нему, так как прекратил приступать к таинствам. И чтобы себя не уничтожить и ничего не чувствовать, мое сознание снова погрузилось в депрессию.

В это время я уже заканчивал один светский вуз, куда поступил по благословению старца, и так как я понял, что мне ничего не поможет, сознательно «погружался в пучину греха», как мне казалось. Я начал курить, употреблять алкоголь и легкие наркотики, распутничать, в целом, жил обычной студенческой жизнью, но для меня это было «падение». Причем если мои товарищи просто получали от этого кайф и наслаждались жизнью, то с моей стороны всегда прибавлялось сознание морального падения, что-то в стиле героя «Записок из подполья» Достоевского, который вроде бы хотел чего-то хорошего, но в конце концов стремился к тому, чтобы все было еще гаже. Теперь я понимаю, что просто наслаждаться жизнью мне мешал внутренний инквизитор, который прочно поселился во мне после стольких лет религиозности. Я не мог полностью отдаться настоящему моменту, инквизитор всегда оценивал внутри меня мои действия и все окружающее и осуждал.

Отчаяние

Дошло до того, что я больше не мог выдержать то напряжение, которое создавалось заложенной во мне необходимостью быть святым, чтобы быть с богом и достигнуть царствия небесного, и тем, каким я был в реальной жизни. Все это создало во мне ощущение отделенности от бога, и меня захлестнуло уныние и отчаяние. При этом я не ставил под сомнение учение церкви о человеке (грехопадение, влияние бесов на людей, святость как единственная возможность «спасения» и т.д.), и получалось, что единственной лишней деталью во всей этой концепции был я сам, потому что во мне было «зло». Я все так же считал, что главная цель человека в жизни — достигнуть царствия небесного, которое приобретается через православные таинства. Но грехи, которые человек начинает совершать, в итоге отвращают бога от человека и люди гибнут. Я полушутливо вывел идеальную концепцию спасения всего человечества, вполне в духе Великого инквизитора: брать младенцев, крестить их, а потом убивать, и тогда они сразу попадают на небо (вспомните вифлеемских младенцев), а крестить надо потому, что некрещеные в царство божие не попадут, а убивать надо, пока они в состоянии безгрешности и благодати. Интересно, что, приняв эту концепцию, я принял, что во мне зло, но чтобы как-то защитить себя от уничтожения, я пытался понять, почему бог не мог сразу сотворить мир «хорошим»? Почему я должен отвечать за то, что во мне было с самого рождения? Почему люди идут в ад за смертные грехи? Самое интересное, что я ставил под сомнение благость бога, но не мог хотя бы на миг допустить, что то, чему меня учили с самого детства в церкви, радикально не соответствует действительности. Церковь была важнее бога.

Суицид

Я достиг почти последней степени отчаяния и депрессии. Началась ангедония, когда я практически потерял способность чувствовать радость от чего-либо. Очевидно, у меня было серьезное психическое расстройство, но так как был тотальный запрет на то, чтобы ставить мнение церкви и старца под сомнение, то я все это держал в себе, а если это прорывалось на сознательный уровень, то считал, что это бес уныния во мне говорит и пытается меня соблазнить. На внешнем уровне все было замечательно: я закончил вуз, переехал в мегаполис, у меня была хорошая работа с перспективами и неплохой зарплатой, появилась невеста, но однажды я попытался совершить самоубийство от невозможности выдержать боль и мрак внутри.

В конце концов я позвонил матери. Она рассказала об этом старцу, и он благословил поехать на 10 дней в один крупный монастырь избавляться от уныния. Мне было так плохо, что я был на готов на что угодно, лишь бы хоть чуть-чуть облегчить свое состояние.

Монастырь

Это была моя первая встреча с монастырским православием. Иеромонах, на исповеди выпытывающий подробности моей сексуальной жизни, поведение трудников, которые там жили просто для того, чтобы перекантоваться зимой, а по теплу опять разъехаться, и другие факты подорвали мое идеальное представление о монастырях. Больше всего убивало ощущение тотальной несвободы, строгий режим дня, деление на касты (в порядке убывания: настоятель, иеромонахи, монахи, иноки, трудники и все остальные). Легче там точно не стало. В попытке хоть как-то облегчить этот ад внутри, я позвонил старцу, мы немного поговорили, и он меня «утешил», сказав, что уныние — это мой крест, и за то, что я буду его терпеть, меня ожидает награда в царствии небесном. Получалось, что благой и любящий бог дал мне крест уныния, чтобы я мучился в этом мире, при этом изменить я ничего не могу, нужно просто потерпеть еще лет 50 максимум и тогда наступит облегчение после смерти, если буду вести «духовную жизнь». Радости в этом было мало.

Когда я вернулся в «мир», сильное ощущение депрессии ушло только через пару месяцев, но я все равно приписывал это чудесному влиянию монастыря и старца, потому что просто не мог думать по-другому. Опыт жизни свидетельствовал одно, но я не мог обойти детские религиозные установки. Снова религия помогла мне пробить очередное дно.

Ревоцерковление

То суицидальное состояние было настолько ужасно, что я готов был любой ценой не возвращаться в него. Я поверил, что именно религия мне помогла, и, хотя кардинально ничего не менялось, через какое-то время снова стал ходить в храм, исповедоваться, причащаться и т.д. В особо трудных вопросах пытался найти ответы в православии.

Через несколько лет съездил в еще один монастырь, потому что хотя депрессия не была очень сильной, она и не проходила, и продолжали давить внутренние вопросы, так как я их никак не решал, а просто забивал религией. В том монастыре предложили остаться и стать монахом, я отказался. Там также были приступы очень тяжелого уныния и отвращение от всей несвободы, свойственной монастырям, и я уехал оттуда.

Внутренние проблемы требовали разрешения, вопрос о смысле жизни оставался открытым, я пытался что-то искать и видеть во всем какой-то замысел, но ясных ответов не было. Я не мог их найти в том числе и потому, что искал не там, не внутри, а снаружи. И бог для меня всегда был именно снаружи. Не заканчивалась вялотекущая депрессия, которую я продолжал считать грехом уныния. С определенного периода я оставил попытки что-либо изменить в своей жизни. Я ходил на службы, строго соблюдал посты и православные праздники, регулярно приступал к таинствам, читал духовную литературу. Да, мне было временами очень плохо, периодами я ощущал ад в душе, но считал, что так и надо, что мне больше никто не поможет, бог дал мне этот крест, и я должен просто терпеть. Фактически, в качестве убеждений у меня остались пессимизм (мир ожидает ужасный конец, мне самому осталось жить в лучшем случае 30-40-50 лет, а потом смерть и т.д.) и детерминизм (не имеет смысла что-либо менять, все совершается по воле божией, слава богу за все, молись и кайся и хватит с тебя).

Так я протянул еще несколько лет. За это время я прочел еще больше духовной литературы, заодно читал книжки по богословию, основные работы по истории церкви, библеистике, успел попреподавать на богословских курсах, думал получить образование в церковном вузе, как-то связать свою жизнь с церковью еще более плотно, потому что с детства в меня было заложено — спасение только в церкви. Чтение расширило мой кругозор, я стал понимать, что не все, написанное в житиях святых, — это правда, что там очень много сказок (если не бо́льшая часть), что писание — это не спущенные с неба указания бога, а человеческое описание (очень часто приукрашенное и неточное) определенного опыта, что история церкви — это не история святых мужей, которые переходили от силы к силе, а история вполне себе человеческой организации с кровью, грязью и обманом (при том, что это не отрицает того хорошего, что в церкви было). Я мог ответить практически на любой вопрос с точки зрения церкви, обосновать церковную точку зрения, оправдать любую чушь, которая когда-либо возвещалась церковью на протяжении двух тысяч лет. Я не мог сделать только одного: хотя бы на секунду поставить под сомнение то, что церковь во всем права.

Также наблюдалась интересная закономерность: чем выше была степень моей религиозной интеллектуализации, тем хуже было на душе, потому что все эти умственные упражнения по факту были просто стеной между мной и богом, людьми, миром.

Перелом

Когда у меня родился сын, я впервые в своей жизни столкнулся с безусловной любовью. Я полюбил его просто так, за то, что он есть. Это было абсолютно новое для меня чувство. Я ничего от него не хотел, он не должен был что-то для меня делать, служить мне, восхвалять меня, благодарить меня, в отличие от бытового православного образа бога. Я был рад просто тому, что мой сын существует. И тогда я подумал, что я же не лучше бога. Говорят же, что любовь бога непревзойденно больше любви человека, и если я так люблю своего сына, то как же бог (который как бы любовь по писанию) должен любить меня и вообще людей. И что люди должны сделать такого ужасного, чтобы бог перестал нас любить и отправил нас в ад или заставлял мучиться здесь, на земле. Я впервые очень четко осознал, что мой личный опыт расходится с тем, что рассказывается в предании и чему учит церковь. Хотя к тому времени я выстроил очень гармоничную систему теодицеи, она дала брешь при встрече с безусловной любовью к сыну.

Также в связи с рождением сына начали меняться мои политические взгляды. До этого я был сторонником гундяевско-путинской идеи русского мира, ожидал многого от русской весны, но безумный поток пропагандистской лжи, беспринципность российской верхушки, которая оставила именно мирных жителей востока Украины страдать от бессмысленной бойни, откровенно нефтяная война в Сирии и наплевательское отношение олигархического правительства к простым людям заставили меня повернуться на 180 градусов. Я не хотел, чтобы мой ребенок жил в такой стране. Как и у многих православных, национальная идеология (Москва — третий Рим, русские — народ богоносец) была очень тесно переплетена с религиозностью, поэтому переворот политических взглядов способствовал тому религиозному перевороту, который произошел позднее. Фактически, я — продукт этой новой религиозно-политической системы, которая сложилась в законченном виде сейчас, но зародилась еще в 90-е. И когда у меня начали меняться политические взгляды, я стал по-другому смотреть на многие религиозные вопросы.

С 2014 года я стал читать блог Андрея Кураева, и гомоскандал произвел на меня сильное впечатление. Тогда я придумал очередную рационализацию, оправдывающую церковную систему, но мысль о том, что благодать передается исключительно через возложение рук бородатых мужиков в реконструкторских костюмах, стала вызывать некоторое подозрение. Особенно сильную брешь пробила информация о человеческом происхождении благодатного огня, так как с младых ногтей везде и всюду я доказывал всем правильность и богодухновенность православия тем фактом, что благодатный огонь сходит именно под православную пасху.

Но всех описанных выше фактов было недостаточно. Я не мог не верить в большинство церковных сказок, которые мне рассказывали в детстве, не мог просто так с ними расстаться, так как это заставило бы менять свою жизнь и причинило бы мне боль, а я ужасно боялся боли.

Однако рождение сына дало не только опыт безусловной любви к нему, но и опыт семейных трудностей. Я все больше отдалялся от окружающих и снова начал погружаться в свой собственный пессимистически-детерминированный ад, при этом продолжая оставаться довольно активным в церковной жизни: утренние и вечерние молитвы, каждодневное чтение евангелия, регулярное приступание к таинствам, соблюдение постов, запрет на секс в праздники и другие подобные обрядоверческие установки продолжали оставаться важнейшей частью моей жизни. На словах, в беседах с друзьями и знакомыми я рьяно защищал православие, но депрессия оставалась со мной и становилась глубже. Я больше не мог нормально работать, внутри я потерял всякую надежду. Вернулись суицидальные состояния и мысли, и я очень сильно испугался.

Надо было что-то делать, и только тогда стало очевидно, что ничего из того, что я делал раньше, не помогало. Я должен был признать: не помогала даже религия, которая обещала дать ответы на все вопросы. Судя по информации в интернете, мне надо было садиться на таблетки. Для этого нужно было получить консультацию психолога, но мне было настолько стыдно («у воцерковленного человека не может быть проблем») и это было слишком дорого для меня тогда, так что после одного сеанса я оставил эту мысль.

Честность с богом

Через какое-то время в одной из статей я прочитал про одну из 12-ти шаговых групп, где помогают людям с теми проблемами, которые переживал я. Тогда я был готов на любой выход. Когда я пришел первый раз на собрание, я подумал, что это какая-то секта — читают какую-то странную молитву, которая похожа на молитву Оптинских старцев, но и не она, называют бога «Высшей силой», да еще и говорят о «боге, как я его понимаю». Весь мой православный бэкграунд восставал против таких неблагоговейных и неблагопристойных вещей. Какой, простите, «бог как я его понимаю», если все уже объяснено и рассказано у отцов и старцев? Я же ведь бога никак познать не могу, только через таинства и святыню! Но там я впервые увидел людей, которые успешно справились с проблемами, подобными моих, и помогла им совсем не религия, хотя некоторые были и оставались вполне себе и религиозными, и православными. Но именно так начался путь моего внутреннего исцеления.

Основное, что со мной произошло сначала — я разрешил себе чувствовать любые чувства. Если в церкви приветствуются только «благообразные» чувства смирения, умиления, ощущения благодати, раскаяния, вины, а случаи гнева и раздражения я должен был старательно вносить в свой исповедальный «отчет о проделанных грехах» перед каждым причащением, то теперь я поступал по-другому и разрешил себе даже негативные чувства.

Это было очень больно. Мой собственный образ благополучного воцерковленного человека разлетелся в прах, изнутри выходила немотивированная, как мне казалось, агрессия, временами я буквально рвал и метал. После первых месяцев гнева я понял, что меня просто раздирает обида на бога. Настоящие православные знают, что это тоже грех. И этот грех высокопарно называют «ропотом», при этом, как с любым грехом, с ним надо бороться и его надо исповедовать, потому что потом ропот может перейти в ужасный грех «богохульства». Я был очень этим напуган, и так как в 12-шаговых программах достаточно православных священников, я решил поехать к ближайшему «программному» священнику и рассказать о своих состояниях. Мы хорошо поговорили, но он ужаснул меня тем, что рассказал, что тоже иногда обижается на бога, спорит с ним и даже грозит ему. Я уехал от него в недоумении, как же так можно, но подумал, что вот же, кому-то даже хуже, чем мне, раз он допускает такое «богохульство». Знал бы я, что со мной будет происходить дальше.

С какого-то момента я четко понял, что религиозность и духовность — очень разные вещи. Я видел людей, которые не были религиозными, но были духовными и чувствовали себя хорошо, а мне по-прежнему было не очень со всей моей религиозностью. И постепенно церковные запреты стали спадать. В конце концов я разрешил себе гневаться на бога. Тот поток нецензурной лексики и претензий, который я отправлял ему вместо молитв на церковнославянском, оказал на меня волшебное действие. В моих отношениях с богом появилось то, чего до этого не было никогда: честность. С самого детства я общался с богом через свою религиозную маску, ведь написано же в писании, что бог слышит только праведных, поэтому я старался быть хорошим и «праведным», то есть правильно, «православно» все делать в своей жизни. Поэтому я был уверен, что я не нужен богу такой, какой я есть, и обращался к нему из «идеального образа себя» — из иллюзии. И никакой встречи не происходило. А на самом деле мне хотелось послать этого бога куда-подальше и «вернуть билет», а также спросить с него за все те косяки, которые он допустил (начиная с Адама и Евы, например). И только после того, как я все ему высказал, я смог допустить, что обычное церковное представление о боге для меня не работает, но это касалось именно представления о боге, а не самого бога.

Благодаря 12-шаговой программе я стал получать опыт ощущения и общения с новым для меня представлением о боге (любящем, всепрощающем, родном, теплом, успокаивающем, умиротворяющем, дающем силу, мудрость и т.п.). При этом моя религиозная жизнь протекала параллельно — я продолжал жить «церковной» жизнью. Но с определенного момента работы в программе я вдруг понял, что у меня пропал «мистический» страх. Я перестал бояться бесов, темноты, сглаза, порчи, мести бога и других важных и просто неотъемлемых для меня атрибутов религиозности. Я понял, что бог меня действительно любит и хочет мне только хорошего.

Выход из религиозности

С тех пор мои церковные практики как-то сами собой стали уходить из моей жизни. Получалось, что в религии я почти все делал из какого-то своего детского страха, который вдруг пропал, когда я повзрослел и стал брать ответственность за собственную жизнь. Но это касалось внешней жизни. Детские установки о карающем боге никуда не делись, при этом в мою жизнь уже вошла любящая высшая сила, и вот тут началось самое интересное. Внутри меня стали жить два разных представления о боге: карающий бог религии (наказывает за грехи, заставляет мучиться на этом свете, большинство людей держит в неведении относительно истинной православной религии и т.д.) и любящая высшая сила. С этим надо было что-то делать, но мне по-прежнему было страшно менять свои детские установки.

Осознание религиозного насилия

Так как одной из главных установок была: «тот, кто критикует церковь, от дьявола», то хотя я знал про «Исповедь бывшей послушницы» Марии Кикоть, я боялся ее читать, потому что знал, что там будет «критика церкви». Но прошло несколько лет, мои представления о боге изменились, и я все-таки решился. Я прочитал эту книжку с интересом, но никакой «критики церкви» я там вообще не нашел и очень удивился. «Нормальная церковная книжка про жизнь в монастыре», — подумал я и полез в интернет узнать, из-за чего весь сыр-бор поднялся. Почитал и впервые осознал, что обычные нецерковные люди воспринимают описанную в книге ситуацию унижения личности системой по-другому. Я понял, что, возможно, дело не в том, что ими управляет дьявол для критики церкви, а в том, что у меня самого «сбит прицел», и в том, что система неправильная, а не человек такой плохой, что он не смиряется.

В какой-то степени это похоже на то, как я воспринимал свое детство — я считал, что запои, скандалы и избиения — это норма обычной семейной жизни. Позже я узнал, что это не так. Тут же получалось, что я считал, что унижение другого человека «для смирения», сознательный обман и различные манипуляции виной и страхом ради «спасения» этого человека — это норма «обычной церковной жизни». И только после прочтения отзывов я узнал, что это не так.

После этого были книги Спиридона Кислякова и других, которые открыли, что, оказывается, в самой церкви можно иметь другое мнение по поводу самой церкви.

С определенного момента моя депрессия куда-то совершенно испарилась, я никогда до этого не чувствовал себя так хорошо. Для меня открылась новая и честная жизнь без религиозных страхов. Вместо имитации духовной жизни в виде осуждения себя (и всех остальных) и взращивания неизбывного чувства вины началась настоящая внутренняя работа над собой, которая стала приносить результаты.

На определенном этапе этой работы я столкнулся с совершенно непонятными мне на тот момент внутренними установками: у меня был запрет заниматься чем-либо, что приносит мне удовольствие, и я не видел смысла вообще что-либо делать в жизни. Оказалось, что, хотя я полностью отказался от внешней обрядовости, внутри сама структура моей личности строилась из кирпичиков религиозных установок, поэтому неудивительно, что я не мог себе разрешить сделать для себя что-то приятное, ведь страданиями входят в царствие небесное, блаженны плачущие, бог терпел и нам велел и т.д. И также я не видел смысла в «мирской» деятельности потому, что мир во зле лежит, грядет конец света, не имеет смысла жениться, рожать детей, заниматься чем-либо в миру.

В конце концов я просто сел и выписал все религиозные убеждения, которые транслировались мне с самого детства, и ужаснулся. Я рассказал об этом другому человеку, тоже верующему, но который пришел в религию уже сложившейся личностью, и он не мог поверить, что такое возможно. Самое интересное, что я тоже начал сомневаться в том, что со мной происходило все то, что я описал здесь. Я помню, что в течение какого-то времени ощущал, что буквально схожу с ума — мое сознание ушло в сильное отрицание, я не мог поверить в то, что подобное религиозное насилие происходило со мной (а не только с Марией Кикоть, к примеру). Думаю, это очень похоже на то, что происходит с жертвами сексуального насилия в детстве: сознание не выдерживает того, что произошло, и просто отрицает сам факт случившегося и буквально стирает все из памяти (см. очень яркий пример в книге «Узник иной войны» Мерилин Мюррей). Но то, что я все это тогда записал на бумагу, помогло мне сохранить здравость. Я это не придумал, это действительно случилось со мной, а не с кем-то другим.

После этого мое представление о мире рухнуло. Моя религиозная картина мира рассыпалась буквально за несколько дней, и все сомнения и вопросы, которые так долго были внутри, вырвались наружу. Раньше я с ужасом смотрел на людей, которые отошли от церкви, потому что думал, что они «потеряли благодать», а старец говорил, что если господь заберет от человека благодать, то он за одну секунду станет великим грешником, блудником или наркоманом. То есть вся система была построена на страхе.

Теперь же я полностью отошел от церкви сам, но почувствовал только радость и потрясающую внутреннюю свободу. Мир снова стал обретать краски. Жизнь из унылой подготовки к смерти стала превращаться в дар любви. Человеческая история, которая по учению церкви была просто непрестанным падением вниз, превратилась в творческий поиск с ошибками и достижениями. Окружающие нецерковные люди перестали быть врагами бога. «Грехи» перестали быть стеной, которая навсегда отделяла меня от бога и ввергала в ад, потому что я понял, что жил в мире «перевернутой духовности»: кому вообще могла прийти в голову идея, что то, что я занимался сексом с женщиной до того, как у нас появился штамп в паспорте, или что я разгневался на кого-то («смертные» грехи), способно «отвратить» от меня бога, который все сотворил? Как вообще можно было себе представлять бога настолько мелочным и обидчивым, что он покидает человека за какие-то «ошибки»? А так как все это теперь было не нужно, во мне умер мой внутренний религиозный критик, который постоянно оценивал каждое мое действие, был голосом «православного бога» внутри.

Самоидентификация

Моя внутренняя перемена произошла очень быстро, и в каком-то плане я не доверял себе, не мог поверить, что все именно так, и можно ПРОСТО ЖИТЬ без религии. Все мои прошлые убеждения и опыт противоречили этому. И мне важно было убедиться, что я не сошел с ума и что я не один такой, нужны были идентификация и взаимная поддержка от таких же людей, как я. Сначала идентификацию я нашел на «Ахилле», читал статьи из серии «Исповедей анонимных прихожан», ухожан и т.д. Мой опыт был очень похож на то, что писали авторы сайта.

Потом в 12-шаговом сообществе начались группы в Скайпе по религиозному насилию, и я был удивлен тем, скольких людей (и не только православных) это затронуло. Большинство были благодарны, что есть просто возможность честно об этом поговорить, потому что тому, кто пережил религиозное насилие, трудно объяснить это человеку со стороны или даже психологу, если у того не было подобного опыта.

Выводы

Основные выводы, которые я сделал для себя в ходе работы в группах, благодаря идентификации и поддержке других участников:

1. религия помогала мне всю жизнь оставаться в позиции жертвы. Когда, казалось бы, внутренняя боль и обстоятельства подталкивали меня к тому, чтобы что-то изменить, я все равно выбирал путь наименьшего сопротивления. Идея «смирения» и бездумного полагания на «божью волю» приносили мне облегчение практически без каких-либо усилий и внутренней работы с моей стороны, и я раз за разом в течение десятилетий бессмысленно делал одно и тоже: молился, каялся и приступал к таинствам. Отсюда беспомощность, инфантилизм и пессимизм;

2. только в ходе этой работы я понял описанную причину своей депрессии и обнаружил, что это самая яркая черта подавляющего большинства людей, переживших в детстве религиозное насилие. Причина в огромной разнице между бесконечно завышенными ожиданиями (быть лубочным «святым», чтобы «спастись» и попасть в царствие небесное) и реальным самим собой. Любой человек — это просто человек, а не бог, и он не может все время левитировать и пребывать в молитве и посте. На самом деле это тяжелая антиномичная установка даже для психики здорового взрослого человека, а ребенка эти противоположные убеждения заводят в полный тупик, из которого он уже не может выбраться. Посмотрите, как взрослые в церкви рационализируют и пытаются найти выход из этого противоречия между неумолимым богом, карающим за грехи, и необходимостью спасения: придерживаются точки зрения, что «бог всех помилует», несмотря ни на что, ну или помилует хотя бы всех православных (такой локальный апокатастасис), католики для этой цели придумали чистилище, православные придумали мытарства, а один мой православный знакомый, который воцерковился уже в сознательном возрасте, вполне серьезно утверждает, что хотя он и не святой жизнью живет и позволяет себе «запретные» удовольствия, но бог после смерти даст ему немного помучиться, а потом все равно в рай. И я этому знакомому по-настоящему завидовал, потому что я приобрел эти установки в детстве, а любой ребенок — максималист, он понимает все буквально. Как следствие — безысходность и выученная беспомощность без надежды что-либо изменить в своей жизни или мире вокруг себя;

3. православие извода конца XX и начала XXI века для меня было системой религиозного и идеологического насилия. Дело даже не в том, правильные вещи говорились или нет. Дело в том, что любая система насилия коверкает душу. Сейчас для меня основное свойство бога — свобода. Там, где насилие, бога для меня нет. При этом религия не сработала конкретно для меня, но я не центр вселенной, и если она кому-то помогает, это прекрасно. Мне это тоже это помогало, но помогало пробивать очередное жизненное дно и опускаться ниже;

4. одна из основных православных травмирующих установок была такой: бог не принимает меня таким, какой я есть, поэтому я обязательно должен делать что-нибудь «этакое», чтобы он меня любил и принимал. В конце концов я понял, что если бы всемогущий бог хотел, чтобы люди были исключительно «религиозно-духовными», он бы создал их такими. Но я такой, какой я есть. Основная проблема моей религиозности — запрет быть собой. Сейчас я чувствую, что «прощение от бога» — это принятие себя.

Также хотел бы упомянуть об еще одной особенности. У человека с опытом детской религиозности выход из религиозной системы насилия особенно затруднен в силу того, что такой человек просто не может представить себе жизни без веры в хоть «какого-нибудь» бога. Сама эта мысль об отсутствии веры вызывает страх. И в каком-то смысле в этом есть своя правда: теоцентричное мировоззрение, то есть система взглядов и убеждений, в которой бог является центром всего, ничуть не хуже остальных систем, и даже имеет определенные преимущества (по моему личному мнению). И вот тут у православия отличный козырь — оно говорит, что альтернатив нет: отклонение в другую религию является ересью, а потеря веры — это атеизм, «духовная смерть» по факту. Для религиозного же человека 12-шаговая программа предлагает возможность другого понимания духовности без религиозных установок, в каком-то смысле даже трансформацию и более глубокое понимание «старой» веры за счет повышения уровня осознанности и личного контакта с богом.

Возможные возражения

Предвижу, что на все написанное от рьяных православных может быть два основных возражения:

а) моя «ненормальная религиозность» — следствие исключительно воспитания в ненормальной семье/в ненормальное время/в ненормальной стране (нужное подчеркнуть). Думаю, что в этом есть доля правды, хотя я не выбирал ни семью, ни эпоху, ни страну (ни религию, кстати). Но это и не очень важно, потому что религия с самого детства обещала решить все мои проблемы («главное — духовность, все остальное приложится»). То есть это снова обычный «церковный аргумент» — причина в чем угодно, но не в системе. Именно для этого нужна идентификация от других людей, чтобы понять, что это неправда. Чтение статей на «Ахилле» и общение в группах помогло мне понять, что «сбоит» именно система, и «ненормальная религиозность» заложена в самой системе;

б) апологеты «сферического православия в вакууме» скажут, что все описанное — «перегибы на местах», в целом все умилительно и благодатно, посмотрите, какое в церкви духовное сокровище и сколько всего хорошего. С одной стороны, не могу с этим не согласиться. С другой стороны, православие со своей двухтысячелетней историей, как и другие религии, обладает полным набором инструментов для чего угодно от действительно прекрасного до самого ужасного. Просто почему-то в моей жизни и в современной общецерковной жизни актуализируются именно дисфункциональные практики. Я знаю, что есть не только отрицательный опыт религиозности, из XX века можно навскидку вспомнить Александра Меня, Антония Сурожского, Софрония Сахарова. Только обратите внимание, что их всех, таких разных, объединяет одна интересная черта: никто из них не был человеком «системы».

Эпилог

Последствия любого насилия, в том числе религиозного, не исчезают сразу. Хотя качество моей жизни сейчас несравнимо лучше, чем было до этого, какие-то вещи оказались слишком вшиты в структуру моей личности. Это может показаться смешным, но до сих пор, когда кто-то каким-то образом хоть немного критикует церковь или какой-то аспект церковной жизни, у меня внутри срабатывает условный рефлекс, и я против своей воли чувствую раздражение по отношению к этому человеку, хотя сам часто согласен с этим человеком и говорю более «ужасные» вещи. Периодически в глубине моего сознания возникает образ карающего православного бога-садиста и психопата вместо образа по-настоящему любящего бога. Секундами мне кажется, что карающий сумасшедший бог-тиран, который «любит до ревности», придет и накажет меня или мою семью за то, что я не выполняю обряды и не «ублажаю» его. Просто гоню эти мысли. Думаю, что образ этого бога — это в какой-то степени экстернализация моих страхов, а тогда коллективный образ бога — это экстернализация коллективных страхов. Нахожу все больше подтверждений этой мысли.

Мне понравилось, как один человек рассказывал, что в течение обычной жизни он обращался к образу бога, который был отражением не самых лучших черт этого человека, но в периоды особой опасности и боли он мог прорываться от этого образа бога к «надбогу», который действительно помогал и отвечал. Мне нравится мысль, что сейчас мне не надо находиться в состоянии боли или страха, чтобы общаться с «надбогом».

Ссылка на источник >>>