– Каждый ли, кто возвращается из зоны военных действий, в той или иной мере страдает посттравматическим синдромом? Или он в большей степени присущ тем, кто пережил плен или тяжелое ранение?

– Для начала следует определиться с тем, что такое посттравматическое расстройство. Люди часто путают травму, кризис и стресс.

Когда с нами происходит то, что мы называем стрессом – некое внешнее воздействие, в ходе которого наше функционирование нарушается, – в большинстве случаев мы справляемся самостоятельно, поскольку у человека есть такая отличная штука, как адаптация. Часто стресс мобилизует и активирует наш организм на всех уровнях – физиологическом, психологическом, эмоциональном. Такой полезный стресс называется эустресс. А бывает плохой стресс, с которым человек справиться не в состоянии, – дистресс. Он угрожает нашему нормальному функционированию и даже может иметь отдаленные негативные последствия.

Кризис – это любое экстремальное событие, способное привести к дистрессу. Событие, которое выводит тебя за рамки твоих ресурсов по преодолению стресса.

Травма – когда человек переживает реально угрожающее жизни и здоровью событие. Стихийное бедствие, техногенная катастрофа, взрыв, теракт, военные действия – после них человек действительно может испытывать посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР). А всё, что мы в быту называем «психологической травмой», ею не является. Во всяком случае, это мнение самых компетентных в области психики специалистов – психиатров.

– То есть человек, побывавший на войне, в той или иной мере страдает посттравматическим синдромом. Но в большей степени, вероятно, те, кто пережил тяжелое ранение, приведшее к инвалидности.

– Довольно остро ощущается не только потеря, скажем, конечности или зрения, но и потеря прежней жизни, потеря представлений о том, как могло бы выглядеть твое будущее. Бывает, что даже выздоравливающие люди говорят тем, кто за ними ухаживает, что жизнь потеряла всякий смысл. Многие из волонтёров, с которыми я общалась, не знают, что отвечать в таких случаях, как правильно выстроить разговор. Правильно – то есть таким образом, чтобы не навредить собеседнику, ведь на подобные темы мы не говорим каждый день. Это вообще-то страшно, для начала. Страшно даже из-за ответственности: а вдруг ты скажешь что-нибудь не то, а человек пойдёт и руки на себя наложит? Не стоит начинать такой разговор, не узнав прежде, о чём можно говорить и о чём нельзя.

А вдруг ты скажешь что-нибудь не то, а человек пойдёт и руки на себя наложит?

– Расскажем сначала о том, что можно (и нужно) говорить.

– Прежде всего, вступать в диалог может только тот, у кого нет сомнений в ценности человеческой жизни. Если про себя вы думаете, что с такой инвалидностью действительно лучше умереть, вам не стоит участвовать в подобном разговоре. Однако если ваш собеседник поднял тему сам, признайтесь честно, что вам не хватает аргументов для ответа, но вы постараетесь найти того, у кого они есть. Помните, что замять разговор или перевести тему может быть опасно – есть вероятность усугубить угнетенное состояние человека, которому нужна помощь.

Если же ценность человеческой жизни для вас безусловна, и вы готовы вести диалог, обсудите вопрос прямо, без иносказаний. Вам говорят: «Я устал и не вижу смысла жить дальше». В ответ можно спросить: «Мне не показалось, ты действительно сказал, что думаешь о смерти?» Люди находятся во власти мифа, что если говорить о смерти прямо, можно подтолкнуть человека к суициду. На деле всё наоборот: если человек заговорил о смерти, значит, исподволь он ищет помощи, пусть и неосознанно. Он ищет, за что бы ему зацепиться, чтобы не совершить рокового шага. Если ты не можешь об этом говорить – не готов или у тебя нет сил (а на такой разговор нужны силы), – можно отложить диалог. Сказать: «Я сегодня не готов к беседе, но я приду завтра, и мы обязательно поговорим». Или: «Я знаю, кто может с тобой об этом поговорить».

Если человек заговорил о смерти, значит, он ищет помощи, пусть и неосознанно

Во время разговора необходимо понять, насколько серьёзно настроен собеседник. Люди по-разному говорят о смерти. Есть антивитальные переживания – когда человек очень устал от своего состояния и говорит: «Быстрей бы умереть». Или: «Вот бы уснуть и не проснуться». Тут можно уточнить: «А ты уже думал о том, как ты можешь это сделать?» И если тебе отвечают: «Да ты что, я никогда этого не сделаю», – тогда риск есть, но он минимальный. А вот когда собеседник говорит: «Ну, в общем, я присмотрел одно место. И когда рядом никого не будет, я готов», – тут риск очень высокий. Особенно если человек уже делал попытку, в течение месяца сохраняется очень высокая вероятность, что он ее повторит.

– Есть ли ещё признаки, помогающие определить, что собеседник находится в зоне риска?

– Как правило, взрослые люди не совершают импульсивных суицидов, в отличие от подростков. Они долго решаются. Если ты замечаешь, что человек, в целом замкнутый, мрачный, находится в таком состоянии уже длительное время, и внезапно меняется – это может означать, что после упорных раздумий он принял решение, которое избавит его от тягостных переживаний. Теперь он только планирует и ждёт, когда сможет совершить задуманное. Как правило, человек радуется, что придумал способ избавиться от гнетущей его проблемы. Но это несколько чрезмерная, аффективная радость. Он может просить передать что-то своим близким или знакомым, некоторые начинают раздавать вещи… Хорошо бы насторожиться, наблюдая такие симптомы.

Здорово помогает разговорить человека. Фразы «Всем будет лучше без меня», «Кому я теперь нужен» – это тоже тревожные маркеры. Если слышишь от него: «Я ненавижу свою жизнь», можно спросить: «Что именно тебя раздражает? Как это можно было бы изменить?» И если слышишь в ответ: «Всё безнадежно», – значит, велика вероятность, что ваш собеседник вынашивает суицидальные мысли. Такие люди имеют, как правило, туннельное мышление, то есть не видят возможности манёвра, возможности выхода. Спросите у него: «Как ты думаешь, какую из твоих проблем можно было бы решить в первую очередь?» Сузить и конкретизировать вопрос – иногда первый шаг к преодолению. К тому же, когда проговариваешь проблему, она начинает казаться не такой страшной. Ведь когда в голове вихрь мыслей, на первый план выходят чувства, а их сложнее координировать.

– Что не стоит произносить в таком разговоре?

– Самая распространенная фраза-ошибка: «Чего ты так переживаешь? Не переживай». Это не его выбор! Если бы человек мог, он бы не переживал, потому что такое состояние нельзя назвать приятным.

Нельзя говорить «Всё будет хорошо». Мы не знаем, хорошо будет или нет. Мы вообще не знаем, что случится дальше с этим человеком. Мы не знаем, насколько ему тяжело.

Не стоит говорить «Да всё у тебя наладится». Вообще, про будущее не надо – мы его не знаем, не можем предсказать.

Можно попытаться поискать, что держит человека. Например, ответственность. Вот, есть у него жена, дети – а как же они без тебя? Как они будут жить, когда тебя не станет? Какие-то незавершенные дела тоже могут стать удерживающим якорем – попытайтесь это выяснить в разговоре.

Главное, что стоит помнить: пока человек жив, еще можно что-то изменить. А когда он умрет – мы не знаем, можно ли что-то изменить или нет.

– Вы рассказывали историю, когда волонтер, желая подбодрить раненого, на вопрос: «Многие ли в депрессии?» – ответила: «Да нет, все в норме!»

– Это одна из самых частых ошибок. Человек, который оказывает помощь, при этом думает: «Я сейчас скажу, что у всех всё нормально, и он сразу поймет, что не так уж это и страшно, мобилизуется и преодолеет». А тем, кто спрашивает, этот ответ воспринимается так: «Я слабак. Моя проблема несущественна. Надо иначе – так, как у других». Тут проблема в том, что если бы человек мог – он бы чувствовал себя лучше. Он не выбирал свое тяжелое эмоциональное состояние, тот кризис, в котором он находится. Но он выбирает – выходить ему из этого кризиса или нет, и об этом нужно ему сказать.

Если первое правило помогающего – ценность жизни, то второе правило – быть искренним

Если первое правило помогающего – ценность жизни, то второе правило – быть искренним. Вам задали вопрос, много ли вы видели людей, которые при таких травмах унывают. Если нет – можете сказать: «Не знаю. Кажется, один-два человека испытывали что-то похожее». Или: «Я не видела еще таких людей». В этом случае правда – самая верная интонация. Нам кажется, что мы жалеем человека, если не говорим с ним о том, что он чувствует, о его боли; на самом деле, разделяя его боль, мы делаем её чуть меньше.

– Можно ли посоветовать человеку с ПТСР пойти в храм?

– Это очень тонкий вопрос. Как психолог, исповедующий Православие, я бы ответила так: есть техника, которую может использовать любой помогающий специалист, включая сестер милосердия и волонтеров. Эта техника называется «самораскрытие». Когда тебе задают вопрос: «А с тобой такое было?» – ты можешь ответить: «Со мной – нет, но если бы было, я бы вот так сделал, мне вот это помогает». Не «Ты должен идти», а «Я бы пошёл». «В любой непонятной ситуации я иду в храм; у меня такой замечательный духовник, мне очень помогает беседа с ним. Он и в радости поддержит, и когда трудно, ободряющие слова скажет – у меня таких нет». То есть что-то про себя рассказать, про свой опыт, если он есть. А применить этот опыт к себе или нет, человек уже решит сам.